Мистические истории. Абсолютное зло - Джулиан Готорн

поинтересовался у коллег, не знает ли кто-нибудь, что это было.

«Дилетанты, – ответил старик Манипенни, учитель физики. – Сейчас то самое время, когда они обычно появляются».

Конечно, я спросил, кто такие эти Дилетанты.

«Любительский хор. Славильщики, – пояснил Манипенни, – пережиток прошлого. Наверняка это парни из деревни, по какой-то причине скрывающие, кто они; а может, церковные певчие, которые чем-то недовольны и хотят выдать себя за привидений. Бога ради, не будем это ворошить. Вокруг Дилетантов вечно идут споры, мне уже от них тошно».

Зная его как человека неподатливого, я прекратил расспросы. Но позднее на той же неделе я поймал одного из младших преподавателей и задал ему прежний вопрос. Похоже, было установленным фактом, что в другое время года этого пения не слышали. Для Манипенни данная тема была больной: когда кто-то предположил, что это озорничают наши же ученики, он вышел из себя.

«И все равно, – продолжал Аткинсон, – почему непременно чужие? Вполне могут быть и наши. Если тебе тоже интересно, давай через год попробуем докопаться до истины».

Я согласился, и на том мы и порешили. Но получилось так, что к исходу срока я об этом деле совсем забыл. Хлопот с учениками было невпроворот, до окончания семестра оставался неполный месяц, и, заглянув однажды после восьми в кабинет Аткинсона за зонтиком (на улице лило немилосердно), я вздыхал так, словно скинул с плеч тяжелый груз.

«Кстати, – проговорил он, – ночь нынче та самая, когда обычно появляются Дилетанты. Как насчет нашего уговора?»

Я ответил, что он очень ошибается, если воображает, будто я стану под дождем патрулировать до самой полуночи окрестности школы.

«Я думал совсем о другом – за дверь ни ногой, – сказал он. – Поджарю мясо на газовой плите, в буфете припасена пара бутылок пива. Если услышим Дилетантов, обойдем спокойно спальни, поглядим, все ли ученики на месте. Если кого-то нет, подождем, пока вернется».

Не вдаваясь в подробности, скажу только, что я согласился. Мне нужно было проверить гору сочинений о восстании Уота Тайлера[257] (вообразите только: дети тринадцати-четырнадцати лет – и какое бы то ни было сочинение!), и у очага Аткинсона это можно было проделать с неменьшим успехом, чем в своей унылой комнатушке.

Удивительно, насколько скрашивает камин июньское ненастье! Выбросив из головы сожаления о потерянном лете, мы сидели у огня, курили и предавались приятным воспоминаниям, навеянным игрой света.

«Вот-вот пробьет двенадцать, – произнес наконец Аткинсон. – Если Дилетанты что-то планируют, пора им начинать».

Он встал с кресла и раздернул занавески.

«Слушай!» – воскликнул он. Со стороны спортивной площадки и футбольных полей за нею донеслось пение. Музыка, если можно так назвать нечто лишенное мелодии и ритма, перемежалась паузами; к тому же ее заглушали стук дождя и плеск воды в водосточных трубах. На мгновение мне почудилось, что я различаю огоньки, но, наверное, меня сбили с толку отблески каминного пламени в оконных стеклах.

«Посмотрим, не разлетелись ли наши пташки», – предложил Аткинсон, взял электрический фонарик, и мы отправились проверять спальни. Всюду царил должный порядок. Ни одна кровать не стояла пустой, все мальчики вроде бы спали. К Аткинсону мы вернулись в четверть первого. Музыка смолкла, я одолжил у хозяина макинтош и под дождем поспешил к себе.

Дилетантов мне больше слышать не доводилось, но о них я еще услышал. Сценой второго акта стал залив Скапа[258]. С вывихом плеча я попал в плавучий госпиталь, где мне должны были сделать рентгеновский снимок, и койку справа от меня занимал некто Холстер, лейтенант из добровольческого резерва военно-морского флота, который, как оказалось, за год или два до меня тоже преподавал в старинной школе Эдмеда. От него я узнал еще кое-что о Дилетантах. Похоже, это все-таки были мальчики, которые по тем или иным причинам думали поддержать школьную традицию. Холстер считал, что они выбирались наружу по глицинии, которая росла под окном второй спальни, а в кровати вместо себя укладывали искусно сделанные чучела. В ночь появления Дилетантов считалось нетактичным слишком долго бодрствовать и небезопасным – задавать лишние вопросы, так что личности Дилетантов оставались загадкой. Здоровяк Холстер не видел в этом явлении ничего мистического: школьная шалость, не более того. Этот акт, вы согласитесь, не удовлетворяет наше любопытство и не содействует развитию сюжета. Но в третьем акте драме будет дан толчок. Дело в том, что мне посчастливилось встретить одного из Дилетантов во плоти.

Берлингем приобрел во время войны тяжелый психоз; лечился у какого-то специалиста по психоанализу и вроде бы достиг поразительного успеха. Два года назад у него случился частичный рецидив, и, когда я с ним познакомился у леди Байфлит, он три раза в неделю ездил в лондонский Вест-Энд к одному частному практику, который как будто добрался до корня проблемы. Берлингем удивительно располагал к себе. Причудливое чувство юмора, которое, вероятно, было его спасением, сочеталось в нем со способностью от души возмущаться – редким в наши дни свойством. Мы часто проводили время в интересных беседах (ему были прописаны длительные загородные прогулки, и он был рад обрести спутника), но особенно мне запомнилась одна. Произнося тираду против английских методов обучения, Берлингем упомянул доктора Эдмеда: «Директор одной небольшой школы, в которой я провел пять худших лет своей жизни».

«На три года больше меня», – вставил я.

«Боже, никогда бы не подумал, что ты воспитанник этого заведения!»

«Один из воспитателей. Гордиться тут нечем, я предпочитаю по возможности держать это в секрете».

«Относительно этого заведения слишком многое держалось в секрете».

Слова «это заведение» Берлингем повторил, и в его устах они прозвучали как нечто неудобопроизносимое. Мы повспоминали о школе, о том, как важничал Эдмед; о старике Джейкобсоне, привратнике, известном своим благодушием, которое распространялось в равной мере на достойных и недостойных; о ловле крыс в амбаре в последние дни семестра.

«А теперь, – попросил я наконец, – расскажи мне о Дилетантах».

Берлингем резко обернулся и разразился пронзительным, нервным смехом; вспомнив о его нездоровье, я пожалел, что затронул эту тему.

«Вот так потеха! Лекарь, к которому я езжу, не далее как две недели назад задал мне тот же вопрос. Рассказав ему, я нарушил клятву, но теперь терять нечего. Да и говорить особенно не о чем; так, курьезная детская страшилка, ни складу в ней, ни ладу. Видишь ли, я сам был одним из Дилетантов».

История, которую я вытянул из Берлингема, была бессвязной, но любопытной. Дилетанты представляли собой сообщество из пяти мальчиков, торжественно поклявшихся хранить тайну. В июне, в определенную ночь, о которой уведомил их предводитель, мальчики вылезли из окна