Весенние грозы - Виктор Исьемини

— Ох, мастер Хромой! Не зря я вас дожидался!

— Дожидался?

— Ну да. Я-то привык здесь деньги менять. Но наведался к воротам раз, другой — вас нет! Пока наши на рынке торгуют, мы в Ливде, а потом ждать уже нельзя будет, я же с караваном — обратно. Ну, расспросил на постоялом дворе, где еще меняют, мне дали адрес. Далеко, почти у самого порта. Нашел, однако. Большое красивое здание, вывеска роскошная, но люди там скверные.

Хромой понимающе улыбнулся.

— Контора Тотриника?

— Именно так! Эх, сколько мне там молодой мастер посулил, я и повторять не буду. Сволочи они там, грабители! Спаси вас Гилфинг, мастер, вы справедливо оценили! Я всем расскажу, что есть в Ливде лишь один меняла, который деньги по совести считает!

Хромому стало неловко, он-то знал, из-за кого у земляков собеседника этакие бедствия. Потом еще сообразил, что клиент помнит его по прозвищу, а он не знает, как того звать. Приезжий представился: Аспет Гнедик. Аспет Гнедик из Сухого Горба.

Да, Сухой Горб! Там они ночевали с Томеном Тротом, когда везли отраву в Леверкой… Меняла покачал головой и сказал:

— Мастер Аспет, я не знаю, долго ли буду владеть этой лавкой…

Тот искренне расстроился. Как же так? Придется ходить на поклон к тем, которые у порта? У тех ни сердца, ни совести… Нос держат высоко, а души черные… Вот мастер Хромой — иное дело, человек достойный, знающий. Даже книжки читает.

— Книжки? А, это о Семи Башнях.

— Семь Башен? Говорят, наш господин, чтоб его Гангмар… гм… говорят, сэр ок-Рейсель собирается самолично найти золото эльфов. Хорошо бы, он в самом деле отправился в Семь Башен, да поскорей! Оттуда не возвращаются. Так-то.

— А сколько ваш господин отвалит за истинную историю Семи Башен?

Аспет Гнедик задумался. В самом деле… господин ок-Рейсель, хоть и стеснен в средствах, а это может его заинтересовать!

* * *

Оказалось, пока Хромой высчитывал стоимость монет из Сухой Балки, к лавке выстроилась очередь. Трое крестьян неспешно обсуждали погоду и будущий урожай.

— Ох и долгонько вы, мастер… — сказал Аспету тот, что стоял вторым. Сказал без зла, просто чтобы с человеком словом перемолвиться.

У крестьян были обычные вопросы — сколько стоит вот эта монетка, а такая? А вот эта, вроде, подпилена? Толку от таких вот людишек немного, но именно они и составляют клиентуру у Восточных ворот. Хромой терпеливо выслушивал, объяснял, давал советы… и так до двух часов пополудни. Среди прочих был и некий приезжий издалека — обменял несколько тогерских монеток и, между прочим, поинтересовался Семью Башнями. Потом поток клиентов иссяк. Крестьяне — те, кто нынче покинет город, не будет оставаться в Ливде на ночлег — спешат в дорогу, чтобы добраться засветло.

Хромой вышел на крыльцо. В воротах уже не было толчеи, как утром — путники поочередно входили в город и покидали его. Пожалуй, на сегодня все. Можно запирать. Меняла еще сходил к воротам, потрепался несколько минут со знакомыми стражниками, выслушал порцию колкостей по поводу его долгой отлучки.

— Вы все мне просто завидуете! Я скоро буду казначеем его светлости, а вы так и останетесь торчать в воротах. Уж я тогда позабочусь, чтобы жалованье страже выдавали самыми кривым и грязными медяками. Припомню, как беспощадно разили вы меня насмешками!

— Да нам давно уж не платят, Хромой! Ни грязными медяками, ни чеканным золотом! Может, в самом деле, ты порядок наведешь? Нам хоть бы и медью, да поскорей!

Посмеялись и простились. Хромой отправился в контору Тотриника, ту самую, где не понравилось мастеру Аспету из Сухого Горба. Хромого тоже как-то пытался обсчитать молодой приказчик, но меняла знал, как следует себя держать. Стоит намекнуть юнцам, что собираешься пожаловаться самому Тотринику, они вмиг становились сговорчивей.

Заведение Тотриника — большое, солидное. Купцы, которые отправляются морем в дальние города, запасаются тамошней монетой именно здесь (дешевле выходит, чем на месте), а приезжие — меняют здесь же свое серебро на местное, и контора зарабатывает на разнице курсов. Хромой сбыл с рук сбережения сухогорбцев. Почти без навара, разумеется. Даже драная книжка старьевщика принесла больше. До вечера было далеко, меняла решил снова наведаться к Шугелю. Старьевщик отчаянно торговался с бедно одетой пожилой женщиной, визжал, кричал, брызгал слюной. Тетка не сдавалась. Медленно, можно сказать — монументально — цедила слова, но цену держала. И сама была похожа на монумент, плотная, округлая, серая.

— А, Хромой! — на миг отвлекся от спора Шугель.

— Я вижу, ты занят, поэтому скажу вместо тебя: давно я сюда не заходил.

— А… погоди, я сейчас! — и снова набросился на непоколебимую тетку.

Торг продолжался еще минут десять. Наконец стороны пришли к соглашению, и тетка выплыла из лавки, даже не глянув на Хромого.

— Видел? — тяжело выдохнул старьевщик. — Не поддается, зараза. Ничего, все равно выйдет по-моему. Сегодня должен был прийти морем груз тканей из Верна, но говорят — опять морские разбойники перехватили. Значит, мой товар опять вырастет в цене. А эта особа — из вдовьего сестринства при монастыре блаженной Ателиты… ну, будто бы монашки подкармливают скорбных вдовиц. На самом деле эти скорбные шьют и отбивают заработок у цеха портных. У них свой интерес в армейских поставках, понял? А монастырь их покрывает. А ты что скажешь?

— Да я просто так. Кстати, книжицу твою удалось продать с большой прибылью. Я думал, интерес к Семи Башням поутих…

— Где там! Я уже жалею, что тебе уступил за бесценок. Нынче опять новые объявились, спрашивали, нет ли чего. Приезжие, сразу видно. Похоже, за зиму эта история разошлась по Миру, и все легковерные дуралеи кинулись к нам. Не будь у нас войны с гномами — и гномы кинулись бы в Семь Башен! Нет, этой истории не будет конца…

— У любой истории бывает конец, но эта в самом деле чересчур затянулась.

ГЛАВА 41 Феллиост

Эльфы — существа скорей эмоциональные, чем только лишь веселые. Они с равной легкостью поддаются также печали, унынию, отчаянию и так далее. Просто они не могут грустить долго — всегда отыщется что-нибудь, способное их утешить в безысходном горе. Пестрая бабочка, например, или песня девушки… или игра солнечного света на слезах, стекающих по длинным ресницам. Словом, нрав эльфа непостоянен и подвержен переменам, а что чаще всего они веселы — так это только потому, что Мир полон удивительно смешных штук, и грустящий эльф всегда найдет повод развеселиться…

Когда Аллока Ллиннота стегнул утяжеленный грузиком кнут, принц испытал дикий ужас, ему показалось, что он ослеп. Конь понес, Аллок орал, летя сквозь чащу, по ладоням, сомкнувшимся на пылающем лице, били ветки… это было смешно. Принц нащупал повод и осторожно, чтобы не рвать коню рот удилами, потянул. Жеребец убавил ход… После этого эльф решился раскрыть глаз, потом другой. Он видел. Правда, из-под рассеченной кожи на скулах и переносице выступила кровь, поврежденные места стремительно набухали… возможно, лицо распухнет так, что Ллиннот в самом деле некоторое время не сможет видеть, но он не ослеп.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});