Я — Господь Бог - Джорджо Фалетти

Как если бы в одном теле у него умещались две души.

Нелегко принять такое объяснение. Однако его можно понять, потому что я испытала нечто похожее на себе.

На моих глазах эта скверная составляющая опускалась в могилу вместе с телом Греты Лайт. Бренное возвращается в землю, снова становясь прахом. Мама и отец Маккин. Их живая, подлинная сущность всегда будет рядом со мной, с тем человеком, каким я стану. Когда я смотрела в глаза Вивьен, кроме боли и страдания прочла в них и подтверждение, что иду по верному пути.

Мой отец не присутствовал на похоронах.

Он позвонил мне и сказал, что находится на другом конце света и не успеет приехать. Когда-нибудь я почувствую, что мне его не хватает. Возможно, заплачу. Сейчас у меня другие, более важные причины для слез. Теперь его отсутствие — просто еще одна пустая коробка среди множества других, таких же пустых, которые перестали досаждать с тех пор, как я поняла, что мне совсем не интересно выяснять, что там внутри.

У меня есть семья. Это он отказался от нее.

Когда похороны закончились и люди разошлись, мы с Ванни остались у свежей могилы, пахнувшей сырым мхом.

Потом Ванни посмотрела в сторону, и я проследила за ее взглядом.

Под проливным дождем стоял высокий мужчина без шляпы и зонта, в темном плаще. Я сразу узнала его. Рассел Уэйд, тот человек, который наблюдал за ходом расследования рядом с ней и напечатал серию статей в «Нью-Йорк Таймс» под заголовком «Подлинная история одного ложного имени».

Прежде газеты не раз писали о нем как о герое весьма сомнительных историй. Теперь, похоже, он нашел способ доказать обратное. Это означает, что все можно изменить, когда меньше всего ожидаешь, если только действительно хочешь этого.

Вивьен отдала мне зонт и подошла к нему. Они о чем-то коротко поговорили, и он ушел. А моя тетя осталась и долго смотрела ему вслед, хотя дождь заливал ей лицо, смывая соленые слезы.

Когда она вернулась ко мне, я прочла в ее глазах новую печаль, не похожую на ту, что вызвана смертью мамы.

Я сжала ее руку, и она поняла. Я уверена, что рано или поздно мы поговорим об этом.

Сейчас я здесь, пока еще в «Радости», сижу в саду, и с неба больше не льет дождь. Передо мной река, она сверкает на солнце, и это мне кажется хорошим знаком. И хотя дом наш словно населен призраками, я уверена, что вскоре мы все опять заговорим друг с другом и снова научимся улыбаться. Я поняла здесь многие вещи. Я училась день за днем, когда пыталась понять ребят, которые жили рядом со мной. Думаю, что при этом я начала понимать и саму себя.

Я узнала, что община не прекратит свое существование благодаря усилиям правительства и многих других людей, проявивших заботу о ней. И хотя Вивьен предложила мне переехать к ней, я решила, что со временем вернусь сюда и буду помогать, если мне разрешат. Я уже не нуждаюсь в «Радости», но мне хочется думать, что я нужна ей.

Меня зовут Санденс Грин, и завтра мне исполнится восемнадцать лет.

* * *

Жму на кнопку переговорного устройства и слышу голос моей секретарши, который звучит, как всегда, предельно четко.

— Слушаю вас, мистер Уэйд.

— Четверть часа не соединяйте меня ни с кем.

— Как угодно.

— Нет, лучше полчаса.

— Очень хорошо. Приятного чтения, мистер Уэйд.

В ее голосе звучит веселая нотка. Думаю, она догадалась, зачем я устроил себе перерыв. С другой стороны, она сама же и принесла мне недавно экземпляр «Нью-Йорк Таймс», который лежит сейчас передо мной на столе. На первой полосе заголовок набран такими крупными буквами, что виден, наверное, и с самолета.

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ

Часть третья

Но больше всего меня интересует имя автора.

Начинаю читать статью, и мне достаточно двух колонок, чтобы понять — это чертовски хорошо на-писано. Я так удивлен, что гордиться буду потом. Рассел определенно умеет захватить внимание читателя. История, несомненно, и сама по себе увлекательная, но должен признать — он мастерски рассказывает ее.

Загорается сигнал переговорного устройства, и неожиданно раздается голос секретарши:

— Мистер Уэйд…

— В чем дело? Я же велел не соединять меня ни с кем.

— Пришел ваш сын.

— Пусть войдет.

Прячу газету в ящик стола. Кому угодно я мог бы сказать, что сделал это, не желая смущать его.

Солгал бы.

На самом деле не хотелось бы смутиться самому. Терпеть не могу это ощущение и трачу иной раз сотни тысяч долларов, лишь бы избежать его.

Вскоре входит Рассел. Он спокоен, выглядит отдохнувшим. Прилично одет и даже побрился.

— Привет, папа.

— Привет, Рассел. Поздравляю. Похоже, ты стал знаменитостью. И уверен, это принесет тебе мешок денег.

Он пожимает плечами:

— В жизни есть вещи, которые не купишь за деньги.

Отвечаю примерно таким же жестом:

— Знаю, но не встречался с ними на практике. Всю жизнь занимался другими.

Он садится передо мной. Смотрит мне в глаза. Это приятно.

— После этого краткого упражнения в философии что могу сделать для тебя?

— Я пришел поблагодарить тебя. И по делу.

Жду продолжения. Мой сын всегда умел удивить меня. Не говоря уж о том, что умел и вывести из себя как никто другой.

— Без твоей помощи я никогда не достиг бы такого результата. За это буду благодарен тебе всю жизнь.

Эти слова очень радуют меня. Никогда не думал, что услышу нечто подобное от Рассела. Но любопытство не проходит.

— О каких же делах хочешь поговорить со мной?

— У тебя находится одна моя вещь, которую я хотел бы выкупить.

Наконец я понимаю, к чему он клонит, и не могу не улыбнуться. Открываю ящик стола и достаю из-под газеты подписанное им обязательство, которое получил в обмен на свою помощь. Кладу его на стол посередине между нами.

— Ты это имеешь в виду?

— Да, именно это.

Откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза.

— Извини, сынок. Но, как ты сам сказал, есть вещи, которые не купишь за деньги.

Он неожиданно улыбается:

— А я и не собираюсь предлагать тебе деньги.

— Ах нет? Тогда чем же ты хочешь расплатиться?

Он опускает руку в карман, достает оттуда небольшой пластиковый предмет и показывает мне. Я вижу, что это цифровой магнитофон.

— Вот этим.

Опыт научил меня оставаться невозмутимым. Сейчас это мне тоже удается. Проблема в том, что об этом моем свойстве он тоже хорошо осведомлен.

— А что это такое, можно узнать?

Я задал вопрос только для того, чтобы потянуть время. Но если я не окончательно поглупел, то отлично догадываюсь, о чем идет речь и для чего он понадобился. И Рассел подтверждает это:

— Это магнитофон, на который записан твой разговор с генералом. Предлагаю этот небольшой предмет в обмен на обязательство.

— Ты никогда не посмеешь использовать его против меня.

— Думаешь? Проверь. Вся история у меня уже в голове.

И он жестом обозначает размеры огромного заголовка:

«Подлинная история одной подлинной коррупции».

Я люблю играть в шахматы. В этой игре существует правило: проигравший поздравляет противника. Мысленно убираю своего короля с шахматной доски. Потом беру обязательство, театральным жестом рву его на мелкие кусочки и опускаю в корзину для бумаг.

— Ну вот. Все в порядке. У тебя нет никаких обязательств.

Рассел встает и кладет передо мной магнитофон.

— Я знал, что мы договоримся.

— Это был шантаж.

Он весело смотрит на меня:

— Разумеется.

Рассел смотрит на часы. Вижу у него на руке какую-то дешевую модель. Те золотые, что я подарил ему, он, должно быть, продал.

— Мне нужно идти. Меня ждет Ларри Кинг для интервью.

Зная своего сына, могу предположить, что он шутит. Но при той известности, какая обрушилась на него, не удивился бы, если бы это оказалось правдой.

— Пока, папа.

— Пока. Не могу сказать, что рад встрече.

Он направляется к двери. Ковер заглушает шаги, и даже дверь открывается неслышно. Я останавливаю его:

— Рассел…

Он оборачивается, и я вижу лицо, которое, как все говорят, точная копия моего.

— Да?

— Как-нибудь на днях, если хочешь, приходи обедать домой. Думаю, твоя мать была бы очень рада повидать тебя.

Он смотрит на меня глазами, которые мне еще предстоит узнать лучше. Отвечает, чуть помедлив:

— Охотно приду. С удовольствием.

И уходит.

Остаюсь в задумчивости. Я всю жизнь был человеком дела. Сегодня, мне думается, совершил замечательную сделку. Беру магнитофон. Нажимаю кнопку воспроизведения записи.

И сразу же все понимаю. Я всегда считал сына скверным игроком в покер. Но, видимо, он из тех, кто способен учиться на своих ошибках.

На ленте нет никакой записи.

Ну ничего не записано на этом чертовом магнитофоне.