Избранные произведения - Владимир Даль

На другой день, когда заветная дума стала у него все больше и больше разыгрываться, он то упадал духом, плачась на судьбу свою, то опять придумывал средства, как бы пособить горю, то со спокойствием и решимостью шел встретить свою участь. Невольно пришло ему при этом на мысль, что-де есть же люди богатые, которым ничего не стоило бы подарить бедняку сто рублев, и бедняк был бы спасен. Вспомнил он также известное в том краю происшествие, где крестьянин срезал чемодан у проезжавшего и нашел там, кроме вещей, большую сумму денег, так что разжился с той поры; между тем как прошло уже годов более десятка и никто не дознался этого дела, и мужик живет себе спокойно и богатеет. "Стало быть, не разорил же он того господина, - продолжал он думать, выводя бог весть из чего такое заключение, - а опосля того он зарекся и стал мужик смирный и честный, не обижает никого... А пошел он на это дело, может статься, также не по своей воле, а по нужде..."

Осип оглянулся, а за ним тянется по сыпучему песку рыдван осмериком. Кляч напутано много, но толку мало: пески по ступицу. Рыдван поравнялся с Осипом. Время холодное, все кругом запутано, а на запятках привязан, будто для соблазна, чемоданище с замком, продетым в ременную мочку. С четверть часа Осип шел рядом с каретой, поглядывая то на ямщика и лошадей, то на чемодан, в котором, надо быть, набиты все Одни деньги. Были сумерки, лес по обе стороны дороги тянулся Вплоть, и Осип подумал: "Если б кто стал срезывать чемодан этот и даже воришку заметили бы с козел, то ему легко по первому крику соскочить и уйти в лес... А принести-то мне нечего барину, в контору то есть, хоть и все отдать, так все недочет велик; а дома-то что будет?"

Осип оглянулся - он шел следом за каретой - никого нет, все пусто. Он присел на запятки, думая: "Хотя доеду, все легче будет..." А между тем, ощупывая кругом чемодан и видя, что он только припутан веревкой, Осип достал из-за пояса топор свой и продолжал думать: "Вот как бары-то без оглядки ездят - видно, много у них лишнего добра, - долго ль до греха, вот ведь только подрезать веревку - и своротил его долой, пожалуй и сам упадет, как где тряхнет на кочке..." Думая это, он уже подрезал веревки, о которых говорил, сбросил чемодан на землю, а сам стоял перед ним в каком-то страхе и недоумении, оглядываясь во все стороны. Он почти уже хотел кричать вслед за рыдваном, чтоб взяли потерянный чемодан, но у него затянуло гортань, так что он с трудом только дышал, а говорить не мог.

"Что будешь делать, - сказал Осип, надумавшись, - стало быть, такая судьба моя; тут мудровать нечего: взял чемодан за ухо и потащил его через канавку в сторону". Уже порядочно смеркалось, а потому Осип далеко в лес не забирался, а расположился на опушке и, взрезав кожу, начал перебирать вещи, доискиваясь денег. Долго перерывал он белье, книжки, платья, одеяла и прочее и никак не мог понять, куда эти деньги девались. Перебрав все по ниточке и убедясь наконец, что денег нет, он встал, поглядел вокруг себя и опять на добычу свою и, горемычно почесывая затылок, теперь только стал раздумывать, как же ему быть и куда с вещами деваться. Во-первых, он чемодана не донесет на себе; во-вторых, если б и донес или выбрал что есть получше из вещей, так неминуемо с ними попадется, потому что на следующей же станции проезжайте, без сомнения, объявят о пропаже, а село наше оттуда всего двадцать верст. "Эка притча, подумал он, - эко грех попутал! Догнать было их да сказать, что нашел, так не догонишь теперь, да и не поверят: веревки обрезаны, попадешься и не разделаешься..." Осип плюнул, проклял соблазнителя своего, перекрестился и пошел скорыми шагами вперед, бросив чемодан и вещи на произвол судьбы.

Между тем двое товарищей его, с которыми он поссорился, покинув их назади, проспались, протрезвились и, торопясь домой, к рассвету пришли, на мамаево побоище, как они его называли, на то место, где лежали распоротый чемодан и разбросанные вещи. Они также шли сторонкой, тропой, и потому прямо наткнулись на Осипову беспутную работу. "Это что, парень, гляди-ка!" - поглядели сперва, оробели было немного, полагая, что тут был разбой и убийство, но, разобрав и догадавшись вскоре, в чем дело, рассудили, что чем добру этому пропадать тут даром, так лучше его забрать.

- Весь чемодан с собой тащить опасно, - сказал один. - А мы, брат Серега, разберем-ка лучше по рукам что есть получше, да, завернув во что-нибудь, привесим себе замест котомок, и пойдем: гляди-ка ты, что добра тут! Это вот, вишь, белье все тонкое, хорошее, и платье тож; придем домой, спрячем, а опосля продадим.

- Разумеется, - сказал другой. - Нам что, мы ни в чем не причастны, без греха: нам бог послал; а это чья работа - мы не ведаем.

Но едва успели они подойти к ближайшей деревне, где была станция, как их обоих обступили, потому что тут уже стерегли, не покажется ли какой-нибудь подозрительный человек. Туда-сюда, стали их ощупывать, осматривать, нашли у одного в кармане шелковый платочек и принялись развязывать котомки. Тут деваться было уже некуда: бедняки мои пали в ноги и стали божиться и заклинаться, что они не воры, а находчики. Их связали и отправили вместе с найденным по их же указанию чемоданом в суд.

Осип пришел домой, поздоровался с хозяйкой и ребятишками, рассказывал немного, был как-то молчалив и угрюм и поминал несколько раз беду свою, что не знает, как и с чем завтра показаться в контору. Ему на другой день будто нездоровилось, и он просидел дома. К вечеру в этот же день пришла на село весть, что Серега с товарищем попались вот по какому делу; что, видно-де, лукавый попутал и хоть жаль ребят, а пропадать им не миновать: добра в чемодане было на большие деньги. Чего доброго - сошлют.

Осип как будто этого и ждал: как только у него б соседстве раздался вой Серегиной хозяйки, которая вышла нарочно для этого на улицу, заламывала руки и причитывала, то Осип встал, попросил прощенья у жены своей, которая не могла понять, что это значит, благословил ребятишек и пошел а контору.

- Здравствуйте, батюшка, Иван Тимофеич, - сказал он. - Много благодарен милости барской и вашей, что не разорили вы меня, а ждали оброк с меня третий год. Что бог дал, я принес, вот все до копейки, не оставил дома ни гроша. Только вот что, Иван Тимофеич, вы извольте поскорее отправить меня в суд. Хоть Серега со Степаном обидели меня больно, побили задаром, да уж за это бог их простит, а напраслины им терпеть нельзя: чемодан-то я срезал сдуру у проезжих, вот и топор мой, им и веревки обрезал, да опосля бросил, не взял ничего; а они ни в чем не виноваты, они пришли на готовое. Так уж простите, батюшка Иван Тимофеич, вы меня грешного, - продолжал Осип, повалясь в ноги, - что и вас, то есть и барина, я этим изобидел; а меня прикажите вести в суд: видно, судьба моя такая.

ДВУХАРШИННЫЙ НОС

- Ну, извозчик, теперь мы с тобой выехали на простор: за рогаткой не будет езды такой, как в городе, и разговориться тебе свободно: сказывай же!

- Да что, батюшка барин, что вам сказывать-то? Житье-бытье наше известное - не барскому чета, а бога гневить нечего, жить можно.

- Оброку что платишь?

- Оброку? Да оброку-то, вишь, многонько платим; оно бы и ничего, кабы его добыть можно, а то, того гляди, поворотят тебя на работу, а в дому-то и худо будет. Оброку чистого платим мы с тягла - сперва было сто пятьдесят рублей, а теперь пошло на серебро, так положили сорок пять целковых.

- И уж больше нет повинностей никаких?

- Опричь того, три дня работы с сохой, три дня жать, три дня косить, тря дня сено грести, да хлеб перевозить на барское гумно, да три дня молотьбы, да опять хлеб в город свозить - вот эта гоньба одолела нас, что стоянки за нею много, - ну да еще зимой двенадцать возов дров привезти из лесу да десять рублев караульных, на усадьбу, за сторожей; а там казенное подушное внести, да и ступай, куда хошь.

- А много ль это всего, по вашему счету, на деньги будет?

- Да на деньги, батюшка, коли то есть кто домой не едет круглый год, уж чтоб хозяйки его не обижали, нанимает за себя, на все, - так сходит никак по двести по двадцать ассигнациями и по тридцать. Все бы это ничего, кабы хоть уж земля была - знали бы, за что платим, - а то землей мы больно обижаемся.

- А что, не хороша земля у вас?

- Да уж чего хороша, батюшка: это известно, божье дело, не наше; какова ни есть, такову и паши; да пахать-то нечего: всего по две мерочки посеву - вот что.

- Видно, плохо унавоживаете, то есть позему мало кладете?

- Э, баринушка, одной женой да одной коровой десятины не обрядишь, хоть что хошь делай. Известно, были б луга, держали б скотинку; ан их нет, ничем ничего, и сено купуешь. Да кабы еще на казенный лес, так хоть трубу закутай на круглый год, и дыму б не понюхал дома: лес у барина заповедной, что добудешь в казенном бору, то и горит. Порядки-то ныне пошли вишь какие, большие, что проходишь да проездишь за выправкой, так ино и полено того не стоит; ну, а славу богу, бога гневить нечего, все живется; что ни сорвет лесной, а все без тепла не живем.