Шепот в ночи - Мэрилайл Роджерс

Спина Уолтера окаменела, как будто невидимый противник пустил в нее стрелу. Заткнув пузырек пробкой, он секунду помедлил, чтобы перевести дыхание, и, нахмурив брови, с глазами, полными холодной злобы, медленно повернулся к незваному гостю.

— Что за скверное воспитание получает ребенок, способный так бесцеремонно и без приглашения врываться в чужую комнату!

Он склонился над раскрытым сундуком и с притворной небрежностью бросил драгоценную жидкость внутрь; затем продолжил свои упреки:

— Я поговорю с твоей матушкой о твоем недостойном поведении.

Юный Халберт вспыхнул от замечания, но остался спокойным и решительно защищался от несправедливых нападок:

— Именно матушка и прислала меня к вам, чтобы попросить вас написать ей письмо к отцу. Ваша дверь была открыта, и я окликнул вас, прежде чем войти. И я не виноват, что не мог не заметить этот ужасный запах. — Юный Халберт никак не мог унять свое любопытство. — А что это?

Уолтер бросил на племянника сердитый взгляд. Торопясь уединиться, чтобы лучше рассмотреть новое средство разрушения, полученное от сообщников, возможно, он действительно был не очень внимателен и не проследил, чтобы тугой замок плотно закрылся. Эта опасная по своим последствиям небрежность только усугубила его дурное настроение, и он обратил его на провинившегося мальчугана, который еще раньше сумел досадить ему на свадьбе Элис.

— Это страшный яд, способный оставить незаживающие язвы на теле или вызвать мгновенную смерть каждого, кто выпьет напиток, подкрашенный всего лишь одной его зеленой каплей.

И хотя Уолтер говорил чистую правду, его устрашающее выражение лица и искусственно дрожащий голос должны были вызвать у юного Халберта тот детский ужас, который сопутствует множеству сказок о злых эльфах, ворующих детей, и гоблинах, пожирающих человеческую плоть.

Юный Халберт с подозрительностью наблюдал за гримасами дяди. Он решил, что его неприятный родственник действительно напоминает хорька. Джеймс говорил ему, что Дэйр со своими двумя преданными друзьями дали Уолтеру это прозвище. Он готов был поспорить, что графу интересно было бы знать об ужасном зелье дяди Уолтера. Во всяком случае, он расскажет обо всем Джеймсу, и они вместе решат, что им следует делать дальше.

Безмозглый мальчишка! Уолтер передернул плечами и бросил злобный взгляд на племянника, который задумчиво разглядывал своего дядю. Кажется, ему не знакомо чувство страха! Уолтер резко отвернулся от юного Халберта и отправился к сестре. Он всегда потворствовал всем ее эгоистическим требованиям, считая, что это поможет держать ее в темном мире зловещих угроз, окружал мнимыми опасностями ее жизнь.

Глава семнадцатая

Не обращая внимания на то, что оба ее собеседника время от времени озабоченно поглядывают на нее, Элис не отрывала печального взгляда от пламени, еще недавно жарко лизавшего почерневшие от сажи камни, а теперь, как и ее настроение, постепенно угасавшего. К волнению, раздражению, страху, пренебрежению и замешательству вчерашнего утра добавилось еще и чувство жгучей ревности, которая отравляла все вокруг. Не осталось ничего в душе, кроме безнадежного сожаления. Часы текли, а с ними таяли и слабые надежды на примирение.

Дэйр ускакал один рано утром и не возвратился даже к ужину. Когда, наконец, завершилась эта полная скрытого напряжения трапеза, Сибиллин, оскорбленная переменой мест за столом, с обиженным видом удалилась в свою комнату. И хотя было принято после трапезы всем обществом подниматься в малую гостиную, уютную и менее парадную, Уолтер также отказался сопровождать туда Элис, ее свекровь и Томаса, тем самым выражая свое крайнее неодобрение ее замужеству.

Приятное тепло камина, вокруг которого они уселись, не могло скрыть ни необычной подавленности Томаса, ни непривычной нервозности Элинор. Элис разделяла их беспокойство. Это напряжение, нависшее над ними подобно грозовым тучам, рассеялось, только когда они услышали громкие шаги по коридору и захлопнувшуюся в конце его дверь. В тишине, наступившей после этих звуков, свидетельствовавших о возвращении Дэйра, Элис физически почувствовала безмолвную мольбу леди Элинор выполнить свое утреннее обещание и попытаться примириться с ним. Ее сердце бешено забилось от волнения. Она ждала этой возможности все томительные часы прошедшего дня. Но как бы долго она ни готовилась к ней, эта возможность появилась слишком внезапно и неожиданно. Элис почувствовала слабость и могла только смущенно улыбнуться графине, молча давая обещание исполнить свое намерение, но только чуть позже, не сейчас.

Стыдясь своего трусливого бездействия и ничем не оправданного малодушия в тот момент, когда от нее больше всего требовалось душевное мужество, Элис нахмурилась от презрения к самой себе. Единственным оправданием этого трусливого промедления могло служить то, что необходимо было собраться с мыслями и найти нужные слова, так как от этого зависел успех всего дела. Но если вспомнить, что она провела весь день в размышлениях на эту тему, а теперь, когда наступил момент решительных действий, она позорно робела, то это доказывало лишь ее ужасное малодушие.

В конце концов, Элинор удалилась к себе, а вскоре ушел и Томас. Оба были разочарованы тем, что молодая графиня так и не решилась отправиться к своему мужу в их общую спальню. Элис так беспокоилась, что Дэйр в справедливом гневе отклонит ее робкую попытку примирения, что она почти не заметила их ухода. И с каждым мгновением ее тревога по поводу обращения к Дэйру возрастала, а решимость пойти и заговорить с ним все больше и больше таяла.

Оставшись одна в гостиной, Элис продолжала упорно смотреть в камин. В его потухающих углях, готовых вот-вот превратиться в кучку пепла, она видела пророческую картину своей будущей малоинтересной жизни. За те годы, что они проживут каждый сам по себе, ее жизнь, хоть и сохранит кое-какие воспоминания, будет представлять собой череду бесцветных дней, лишенных как пронзительного холода настоящего момента, так и жарких красок возможного счастья. Сейчас, перебирая в памяти последние события, Элис все больше склонялась к мысли, что все так и будет. Хоть они и будут жить вместе в этом замке, но без любви Дэйра грядущие годы будут лишены жизни, подобно этому остывающему пеплу. Она сама своим отказом навсегда потушила то пламя, которое зажег Дэйр. Теперь, если она хочет возродить этот огонь (а она хотела этого больше всего на свете), ей самой придется подбросить растопку в этот почти потухший костер.

И вдруг, придавая какое-то особое значение этой неразумной попытке, она схватила, длинную тонкую палку с обгоревшим концом и ожесточенно стала шевелить почти догоревшие угли, пока там не появились кое-где слабые язычки пламени, с трудом возрождающиеся к жизни. В ее зеленых глазах вспыхнула решимость добиться своего, и очень осторожно она стала подкладывать туда маленькие кусочки растопки. Доведя до победного конца этот символический поединок, Элис поднялась с табурета, на котором провела последние часы, и обратила все свое внимание на другое, гораздо более важное дело, которое она тоже надеялась выиграть.