Дорога через ночь - Даниил Краминов

В нескольких километрах от деревни, около которой прятался со своими парнями Лобода, снова остановились. Между ним и Химиком возник спор, о котором мы узнали, однако, только после того, как он перешел в перебранку. Лобода и его товарищи решили уходить в глубь Арденн вместе с нами. Химик, наоборот, стремился оторваться от "братьев-кирпичников". Ребята, слушавшиеся его раньше беспрекословно, тут опять, как это было вчера перед нападением на мост, воспротивились. Химик грубо, грязно обругал всех и пригрозил расправиться с непослушными. Лобода вступился за парней.

Мы окружили расходившихся приятелей и стали унимать. Раздраженный Устругов решительно взял меня за локоть.

- Ну, что ж ты суд оттягиваешь? Химик заберет сейчас своих ребят и уйдет. Может, ты только этого и ждешь?

Однако предложение устроить над Химиком суд было встречено недоуменным молчанием. Бельгийцы, Стажинский, Прохазка и Гэррит с Кэнхемом достаточно ясно показали, что не желают вмешиваться в дела русских. "Братья-кирпичники" и ребята Хорькова прятали глаза, и мне пришлось опрашивать каждого: за суд или против. Настороженные глаза Химика следили за мной и немедленно упирались в лицо того, к кому я обращался. Темные, красивые, эти глаза становились жесткими и колючими, если мне отвечали утвердительно, или посылали теплый лучик одобрения, если опрошенный говорил:

- Я против.

Большинство все-таки было за то, чтобы судить Химика, и он сразу как-то сник, ссутулился. Побледнев и сразу вспотев, он смотрел то вниз, под ноги, то поверх наших голов, на вершину дальнего холма, куда скрытое от нас большим облаком солнце сыпало прозрачное золото своих лучей, и вершина выделялась среди неровного темного пространства ярко-зеленым пятном. Химик запротестовал, когда я предложил избрать в качестве судей Деркача, Лободу и Стажинского.

- А поляк зачем? - выкрикнул он. - Среди чужих помощников ищете?

- Действительно, зачем нам чужой? - пробормотал Лобода. - Человек наш, мы и решим, что делать с ним.

- Поляк не чужой, - возразил я. - Это наш товарищ, наш старший товарищ, польский революционер.

И коротко рассказал историю Стажинского, упомянув также, где и при каких обстоятельствах познакомились, как бежали вместе из немецкого концентрационного лагеря, как потеряли друг друга на Рейне и нашли здесь. Парни стали смотреть на поляка уважительно, с готовностью согласились, чтобы Казимир судил Химика, и даже попросили его быть председателем.

Стажинский вошел в круг и встал рядом с Деркачем и Лободой. Всмотревшись в Химика своим обычным цепким и пристальным взглядом, Казимир тихо, но твердо предложил ему отдать оружие. Намеренно медленно, но все же дрожащими руками Химик снял через голову автомат и передал одному из своих ребят. Потом достал из кармана брюк маленький "вальтер" и отдал другому парню.

Стажинский повернулся ко мне.

- Кто будет обвинять его? Обвинителем кто выступит? Ты или Устругов?

- А чего обвинять? - спросил Лобода. - Пусть доложит, как и почему приказ нарушил немцев отпустить.

- Чего докладывать! - огрызнулся обвиняемый. - Нечего докладывать.

- Нет, ты доложи, - настаивал Лобода. - Докладывай, докладывай, не жди, когда рак свистнет.

Химик вскинул на него злые и растерянные глаза.

- Поизмываться захотелось? Ну, поизмывайся, поизмывайся...

- Дурак ты, и больше ничего.

- Сам дурак... Дураком всегда был и останешься навсегда.

Стажинский повысил голос:

- Обвиняемый, прекратите ругаться! И расскажите точно и честно, как и почему приказ нарушили.

- Вот пристали! - досадливо проворчал Химик. - Чего рассказывать тут? Барак поджег, как было сказано, а когда фрицы в окна полезли, автоматом встретил... Чтобы не лезли, значит. Ну, а парни мои - Федоткин вот, Тюряев, Ильин на меня навалились и стрелять помешали. Вот и все.

- Сколько пленных в огне погибло?

- Я в огонь не лазал, чтобы считать их. А может, и никто не погиб.

- Но ты же стрелял, чтобы помешать им из огня выскочить?

Химик только пожал плечами, не ответив. Он оглядел окруживших его злыми глазами, скривил в брезгливой усмешке губы.

- А я и не знал, что найдется столько слюнтяев-гуманистов, которые фрицев жалеть будут и что из-за них мне душу выматывать будут. Было у меня сомнение относительно политрука, - он небрежно кивнул головой в мою сторону. - Этот, думал я, не упустит случая поковыряться в душе моей, как в банке консервов, да надежда у меня была, что его в перестрелке укокошат. Видно, не повезло мне. Что ж, выматывайте мою душу, гуманисты, так вас и перетак...

- Обвиняемый, вторично предлагаю прекратить ругаться.

Георгий, войдя в круг, остановился перед Химиком.

- Этот человек, - начал он, не глядя на обвиняемого, - этот человек очернил партизан в глазах населения. Оно смотрело на нас, как на людей, которые пришли помогать им бороться против произвола и жестокостей оккупантов. Теперь все скажут, что мы такие же звери, как нацисты. А что может быть позорнее, страшнее такого сравнения? Ничего не может быть позорнее и страшнее. Мы боремся с врагом, убиваем, если он сопротивляется, но не можем и не позволим никому расправляться с пленными... Это противно нашей совести, противно нашему сознанию.

- Противно совести... противно сознанию... - передразнил Химик, ожесточенно сплевывая. - То же мне сознание... Какое у тебя сознание, слюнтяй? Ты просто чистеньким хочешь быть, чтобы ангелочком на тот свет явиться, когда какой-нибудь фриц продырявит твою глупую башку. А я в ангелы не мечу и грязи не боюсь, если это для дела нужно.

- Месть не дело, а подлость! - выкрикнул Георгий. - Подлость!

- Подлость! - повторил Химик. - Если бы гитлеровцы твою семью вместе с домом сожгли, ты не кричал бы: "Подлость..."

- Но ведь то гитлеровцы. Гитлеровцы, понимаешь ты это? Что ж, по-твоему, мы равняться на них будем? - повысил голос Устругов. - Или соревноваться, кто больше жестокостей натворит? Не для этого за оружие взялись.

Никогда зеленая дубрава в центре Арденн не видела такой удивительной сцены, никогда не звучали в ней такие споры о том, что может и чего не может делать человек, воин и особенно советский человек. Эти люди, гонимые, преследуемые, перенесшие столько бед и невзгод, не хотели оправдать бессмысленную жестокость. Спор, развернувшийся вокруг поступка Химика, был горяч, иногда злобен, чаще товарищески искренен.

И приговор суда, родившийся в этом споре, был мягок и в то же время жесток: Химика не подвергали физическому наказанию, но изгоняли из партизанской семьи. У него отобрали оружие, добытое в недавней схватке. Своим поведением он мог "опоганить", как сказал Лобода, наше дело, поэтому ему запрещалось участвовать в нем и примыкать к какому бы то ни было отряду.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});