Бог Разрушения - Рина Кент

все тело.

Лэндон опускается так, что его лицо оказывается на одном уровне с моим. Запах его одеколона оказывает на меня странное успокаивающее действие, и я вдыхаю его, вдыхаю так сильно, как только могут выдержать мои легкие.

Разве не безумно, что я нахожу покой в монстре?

Мои глаза встречаются с его темными глазами, но по какой-то причине они кажутся более светлыми, блестящими, как небо перед закатом.

— Я пьяна, — показываю я. — Забудь все, что я сказала.

— Наоборот, я буду помнить каждое слово, — он убирает прядь за ухо, и я прислоняюсь щекой к его теплой руке. — Никто не смеет красть что-то у тебя, а потом продолжить дышать, маленькая муза. Я позабочусь о том, чтобы ты вновь обрела свой голос, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Мое дыхание сбивается на короткие интервалы, но прежде, чем я успеваю что-то сказать, Лэндон опускает голову и прикусывает мою нижнюю губу.

Затем он одним движением опускается вниз и с неистовой страстью впивается в мой рот. Он не просто целует меня, он пирует на мне. Его язык вьется вокруг моего, обшаривая, пробуя на вкус и покусывая.

Лэндона всегда больше интересовал секс, но он редко целовал меня. Однако этот поцелуй — больше, чем просто поцелуй.

Это прошептанное обещание.

Непререкаемое требование.

Новое начало.

Потому что я знаю, я просто знаю, что после этого мы с Лэндоном никогда не будем прежними.

Глава 28

Лэндон

Вся эта чехарда с практикой сопереживания оказалась более утомительной, чем моя сексуальная неудовлетворенность.

И это еще мягко сказано, учитывая, что мой член был в буквальном смысле слова мудаком10 с тех пор, как мы были закрыты для деловых предложений.

Забудьте о попытках потрахаться с другими женщинами. Я не могу даже смотреть на них, не представляя себе мягкое лицо Мии, пухлые губы и яркие глаза, которые смотрят на меня, как моя собственная Богиня секса.

Когда-то, до ее появления, я ходил в секс-клубы, чтобы найти женщин, которые увлекаются теми нечистыми извращениями, что и я. Но после знакомства со сладкой киской и яростной борьбой Мии одна только мысль о том, чтобы прикоснуться к кому-то еще, вызывает у меня неприятный привкус в горле.

Так что теперь я не более чем напряженная сущность, наполненная раздражением и насилием. Существование, которое невозможно ни измерить, ни сдержать, и которое с каждой секундой становится все больше и больше.

Мой зверь царапает и раздирает стены моего рассудка, требуя выхода. Чем безумнее, тем лучше.

Я бы не хотел ничего, кроме как дать ему почувствовать вкус эйфорической анархии. Но минус в том, что тогда Мия больше не будет уделять мне время. Я стану психом и могу пойти на радикальные меры, чтобы заполучить ее.

И хотите верьте, хотите нет, но это, по словам Брэна, который стремится к святости, разрушит все и заставит меня потерять ее навсегда.

Не будет никаких поздних ночных свиданий на крыше, как несколько дней назад. Она не станет встречаться со мной за шахматами или для скучной прогулки по пляжу, как какая-нибудь викторианская пара.

Она не будет открываться мне и пытаться понять меня. Не будет больше ни волшебного смеха, ни застенчивых улыбок, ни колких взглядов, которые только и могут, что вывести мой член из состояния спячки.

Эта возможность нависла над моей грудью и рассудком, как опасная кирпичная стена, которая грозит разрушить все, что я строил.

Я снова стану пустым, как сказал дядя Эйден.

И если раньше меня вполне устраивала моя абсолютная пустота, я даже гордился ею, то теперь такая возможность вообще не обсуждается.

Поэтому я направляю свою энергию на что-то более продуктивное, точнее, на кого-то, о чем я уже давно подумываю.

— Ну что? — спрашиваю я, когда Глин стоит посреди моей комнаты, как потерянный ягненок.

Брэн смотрит на меня со своего места на диване рядом со мной. Скажем так, ему слишком нравится эта миссия «научим Лэндона эмоциям».

Он жаден до праведности и любит думать об эмоциях других людей. Постоянно. Как психопат.

Я искренне считаю, что ему нужны срочные уроки апатии от вашего верного слуги. Но это уже тема для другого дня.

Глин испускает протяжный вздох, медленно садится на стул напротив нас и убирает пряди волос за уши. Ее движения настороженны и немного неловки, как тогда, когда она не могла понять, где ее место в нашей чрезвычайно артистичной семье.

Ей часто казалось, что она наименее талантлива, сколько бы мама ни говорила ей, что у разных людей искусство проявляется по-разному.

Я впервые научил ее делать наброски, когда ей было около трех лет. Почему-то сейчас, когда я наблюдаю за ней, меня поражает тот волшебный взгляд, который был в ее больших зеленых глазах, когда она смотрела на меня тогда.

Трепет, удивление и полное очарование, которые были в ней, когда я рисовал на бумаге ее маленькими пальчиками. Конечно, это было мое творение, но Глин взяла эту бумагу и побежала к маме с криком: «Смотри, чему меня научил Лэн!».

Я с чувством легкого дискомфорта понимаю, что тогда я испытывал эти всплески гордости и радости по непонятным причинам. Естественно, эти моменты были редкими и уменьшались с возрастом, но они были.

Как напоминание о том, насколько велика была пустота внутри меня. Я отказываюсь больше терять свою власть в угоду демонам, таящимся в темных уголках моей души.

— Ты уверен, что это правильный поступок? — Глин спрашивает Брэна, а не меня, поскольку он здесь полиция морали.

— Он не хочет причинить ей вреда, — отвечает Брэн со спокойствием древнего монаха.

— И все же. Разве это не нарушение частной жизни — говорить о том, что семья скрывает?

— Нет, если у меня есть информация, которой нет у них, — я делаю глоток пива, безуспешно пытаясь скрыть ухмылку.

Я горжусь тем, что Мия рассказала мне то, о чем никогда не говорила своей семье. В том числе с придурком Николаем и напыщенной Майей.

«А ты не думал, что она сказала тебе это, потому что верит, что тот, кто узнает, будет убит ее похитителем?» — часть моего мозга, желающая получить пулю, шепчет, как ублюдок пятой степени.

Кроме того, я мог бы спросить Мию об остальной части истории, и она в конце концов рассказала бы мне, но я не хотел, чтобы она заново переживала инцидент с похищением, когда ее уже мучают кошмары.

— Но… — Глин