Краткий конспект истории английской литературы и литературы США - Сергей Щепотьев

Тему бремени внезапно свалившегося на человека богатства — уже подлинного — писатель продолжил через десять лет в повести «Жемчужина» (1945). Здесь та же близость к народному сказу, те же бедняки, одному из которых посчастливилось отыскать в море жемчужину невиданных размеров. Но интонация повествования значительно отличается от стилистики «Тортилья Флэт». Рассказ о жемчужине суров и жесток. Богатство приносит беду и горе, из-за счастливой, казалось бы, находки льется кровь, она сеет смерть Ее обладатель возвращает ее в море.

Возможно, пережитые человечеством ужасы мировой войны повлияли к моменту написания повести на мироощущение автора. Впрочем, уже короткий роман 1937 года — «О мышах и людях» — далек от оптимистического духа предыдущей книги. Этот рассказ о двух бродягах, нанявшихся в сезонные рабочие, исполнен горькой и жестокой правды об отверженных, бездомных, безнадежно одиноких. Косноязыкий и умственно отсталый силач Ленни, трогательно привязанный к умному Джорджу, испытывающему чувство ответственности за своего товарища, чернокожий Крукс, переживший немало унижений и потому жестокий к детски наивному дурачку Ленни, сдержанный, но добрый Слим и томящаяся рабской зависимостью от жестокого мужа молодая женщина, в виде протеста заигрывающая с сезонными рабочими на ферме свекра, — все они мечтают вырваться из своего порочного круга, но их мечтам не суждено сбыться. Трагический финал книги не скрашен оптимизмом: таковому нет места в атмосфере безнадежности и боли, насыщающей роман.

Эта боль за сорванных с родных мест людей звучит главной темой самого знаменитого романа Стейнбека, «Гроздья гнева», в котором, однако, сильны и свойственные «Тортилья Флэт» юмор, земная, человечная мудрость.

Эпическая картина великого бедствия — засухи, поразившей в 1937 г. многие районы Соединенных Штагов, и вызванной ею миграции населения — складывается из сочных и масштабных пейзажей, публицистических рассуждений автора о земле, ее собственниках и арендаторах, подробно прослеженной судьбы фермерской семьи Джоудов, переселяющейся в Калифорнию, десятков мелких историй, вплетающихся в основной сюжет и дополняющих общую панораму народной жизни. Это и яркие натюрморты, и точная анималистика, и непередаваемая сочность речи персонажей.

Драматическое расставание с землей, в которую пустили корни еще деды, картины обращающихся в руины опустевших домов, одичавших или гибнущих домашних животных сменяются жанровыми зарисовками — первыми штрихами летописи двухсотпятидесятитысячного фермерского исхода: здесь и взаимовыручка переселенцев, и стремление лавочников нажиться на их беде, и первые утраты, и первые тревожные прогнозы печального результата отчаянного рывка. И — не аллюзия ли Вавилонского столпотворения? — смешение наречий уроженцев разных штатов. И услышанная почти в самом начале пути горькая максима: «Мне тут один парень сказал: свободы у тебя ровно столько, сколько у тебя в кармане, чтобы за нее заплатить».

Но вот и Калифорния — «золотой край», с которым связано у кочевников столько надежд. К тому времени, как Джоуды увидели ее холмы и долины, сады и виноградники, их старики умерли, а кто-то из детей решил изменить планам семьи и строить свою судьбу по-своему.

«Семья распадается», — печально констатирует мать.

Ма, как зовут ее все в семействе, — один из самых ярких, самых самобытных образов романа. Это фигура поистине фольклорная, олицетворяющая родовое начало и жизненную мудрость народа. Это женщина невероятной силы духа. Всю ночь решающего этапа пути — через пустыню, которую невозможно проехать днем из-за жары, Ма проехала рядом с телом умершей на ее руках бабки и не позвала никого из членов семьи: «Семья должна была проехать пустыню», — твердит она в ответ на поток возгласов удивления домочадцев.

Однако Калифорния не стала для переселенцев «землей обетованной». Едва ступив на эту землю, они чувствуют неприязнь местного населения, которое видит в пришельцах конкурентов и виновников возможного снижения жалованья. Герои романа на собственной шкуре испытывают произвол местных властей и воротил из Ассоциации фермеров.

Но и тут Ма поддерживает душевные силы своих близких: «Не переживай, — убеждает она сына, Тома. — Ты должен иметь терпение. Да что там, Том, мы будем жить, когда все они уйдут. Мы, Том, — живой народ. Они нас не уничтожат. Да, мы же народ, мы живем и будем жить».

В федеральном правительственном лагере для переселенцев, когда тревоги за семью несколько отступают, Ма испытывает минуту слабости. И тогда ее поддерживает несколькими добрыми фразами муж, еще недавно ворчавший на ее неуемную активность.

Но месяц в этом временном пристанище пролетел, а работы семья не получила. Джоуды вновь отравляются в путь. И вот, наконец, работа, но это изнурительный труд за нищенскую плату. И собственники, обезумевшие от страха перед кризисом и «красными», которыми они считают любого, кто требует справедливости. И новые провокации против переселенцев, в результате которых гибнет бывший проповедник Кэйзи, а Том Джоуд, вступившийся за него и убивший одного из провокаторов, вынужден обратиться в бегство, повергнув в отчаяние Ма.

Кэйзи — еще один из наиболее примечательных образов романа. Проповедник, усомнившийся в целесообразности своих проповедей, мучительно ищет ответа на вопросы о Боге, человеке и смысле бытия, которые задает самому себе, он не задумываясь идет в тюрьму, чтобы выручить замешанного в драку Тома Джоуда, поскольку тот только что освободился из заключения условно. Оказавшись на свободе, Кэйзи, кажется, избавился от душевных мук и духовных исканий и возглавил забастовку сезонных рабочих, хотя сам себя лидером не считает: «Я просто болтаю много», — иронизирует он.

Но Том Джоуд уже понял, что Кэйзи, цитирующий Экклезиаст, прав, говоря, что «двоим лучше, чем одному» и «нитка, скрученная втрое, не скоро порвется».

И женщины, глядя на своих мужей, «ждут, сломаются ли они», но «там, где много мужчин собирались вместе, страх покидал их лица, уступая место злобе. И женщины с облегчением вздыхали, потому что знали: все в порядке — их мужья устояли и не сломаются никогда, пока их страх может обратиться в гнев».

Поразительна сила финала книги. Родившая мертвого ребенка Роза Джоуд кормит своей грудью незнакомого мужчину, умирающего с голоду. В этой заключительной сцене романа — торжество высшей гуманности и благородства, символ вечной жизни и несломленности человека перед ударами судьбы и перед смертью.

«Гроздья гнева» — эпос человеческого мужества, любви и ненависти, роман суровый и человечный. Потому он стал книгой на все времена.

Куда более камерный сюжет в романе Стейнбека «Зима тревоги нашей» (1961), вызвавшем интерес широкого круга читателей после пятидесятых годов, которые стали в известном смысле периодом духовного и творческого кризиса писателя — во всяком случае так принято считать у критиков.

Тема книги — проблема нравственного выбора интеллигентного человека. Это сближает ее с философской направленностью европейского, в частности французского, экзистенциализма. Герой романа Итен Хоули — человек с университетским образованием, потомок одного из старинных американских родов, волею судьбы оказывается без средств к существованию и вынужден ради пропитания семьи прозябать в качестве продавца в лавке итальянца-эмигранта.

Снисходительное отношение окружающих, мягкие, но настойчивые упреки жены, жестокое пренебрежение детей-подростков... Все это делает Итена ироничным до желчности — по крайней мере внешне. Он посмеивается над собой и над окружающими, зачастую бывает и святотатственно циничным. Лишь наедине с самим собой, в ночных бередящих душу бдениях и снах, странствуя по бескрайним просторам памяти, он остается верным идеалам юности, впитанным с детства принципам честности и благородства. Эти две сущности его естества постоянно борются в Итене.

Стейнбек показывает, как обстоятельства словно подталкивают его героя на путь предательства и жестокости ради выгоды и достижения «достойного» положения в затхлой атмосфере небольшого городка, где вокруг все куплено, продано и перепродано, где особенно ясно видны волчьи законы, по которым живет общество. Итен Хоули умен, и потому для него не составляет труда расставить ловушки местным воротилам, навязать им свои правила игры. Однако попутно он ломает жизнь хозяину-итальянцу, с которым, в общем, прекрасно ладил долгие годы, более того — приводит к гибели друга детства.

Дело сделано, цель достигнута: Итен богат и независим, он на пороге новой жизни. Но тут в сорокалетнем Ричарде III Америки XX века (строка из этой трагедии Шекспира стала названием романа) просыпается совесть. И вершит над ним свой суд. Итен идет к морю, чтобы в его водах вскрыть себе вены. И только мысль о любимой дочери заставляет его повернуть к берегу. Автор ставит точку в своем повествовании, когда Итен борется с волнами прилива. Эта сцена словно символизирует пучину судьбы, тех обстоятельств, которые привели героя к нравственной гибели. И удастся ли ему выбраться из этой пучины, мы не знаем.