Десять десятилетий - Борис Ефимов

— Говорят, Михаил Ефимович, он тут пользуется большим влиянием? — без особого волнения, но озабоченно спросил Довженко.

— Да, Александр Петрович, — сказал Кольцов. — Зря вы это… Как бы он вам не навредил.

Но дальнейшее показало, что навредить Александру Петровичу Демьян Бедный не смог даже при большом желании по той простой и основательной причине, что к Довженко проявил интерес и благосклонность сам Сталин. Хозяин не раз охотно встречался и беседовал с Довженко, чего ни разу не были удостоены другие выдающиеся кинорежиссеры, такие, как Эйзенштейн, Пудовкин, Ромм. Больше того, на одном из приемов в Кремле Сталин сказал, указывая на Довженко:

— За ним долг — украинский «Чапаев».

И добавил:

— Не подумать ли вам, товарищ Довженко, о Щорсе?

Это надо было понимать как прямое указание. И фильм о Щорсе действительно в недалеком будущем появился, однако, к сожалению, не стал «вторым “Чапаевым”». Но это, надо сказать, нисколько не уменьшило благосклонности Сталина к Довженко. За фильмы «Щорс» и «Мичурин» Довженко были присуждены Сталинские премии.

Кто возьмется объяснить, почему произошло явное охлаждение Сталина к Довженко? Хозяин был, как известно, человеком капризным и непредсказуемым. Возможно, ему не пришелся по вкусу предложенный Александром Петровичем сценарий фильма об Отечественной войне. Но факт таков, что на одном из приемов в Кремле, как рассказывали, Сталин неожиданно заметил, обращаясь к Довженко:

— Мы на вас возлагали большие надежды. Вы этих надежд не оправдали.

И повернулся к нему спиной…

Впоследствии мне не раз доводилось видеть Довженко, слышать его выступления на всевозможных творческих диспутах Дома кино, на конференциях, съездах. Хорошо запомнился мне Александр Петрович, выступавший на Втором съезде советских писателей. Его речь тогда немного удивила и, рискну сказать, ошарашила аудиторию. Он вдруг заговорил о «кривых Гаусса» и начал развивать мысль о предстоящем, по его мнению, возникновении в искусстве космической темы. Помню, как изящны и артистичны были его движения, когда он, стоя на трибуне, широкими пластичными взмахами рук показывал устремление ввысь. В зале переглядывались, некоторые пожимали плечами с добродушными улыбками (…Ох, уж этот Довженко!..), но слушали с интересом. После этой речи известный поэт, председательствовавший на съезде, не преминул, поблагодарив Александра Петровича за интересное выступление, юмористически порекомендовать следующим ораторам «не слишком отрываться от грешной земли» и вернуться к более конкретным и неотложным проблемам советской литературы.

А между тем не за горами был уже полет Гагарина…

…Я хотел бы оговориться, что в середине 30-х годов в Москве происходило гораздо больше интересных событий в области культуры, искусства и общественной жизни, чем те, о которых я здесь рассказываю как непосредственный их очевидец и участник. Мне думается, что это вполне естественно: ведь я не мог все видеть, все знать, при всем присутствовать. И, естественно, в моем изложении отсутствуют многие замечательные спектакли и выставки, театральные премьеры, культурные мероприятия, другие памятные события. Тем более что я не был заядлым театралом, завсегдатаем наиболее нашумевших и сенсационных постановок. Я, например, редко бывал в Большом театре, но все же видел балет «Ромео и Джульетта» с тонкой, лиричной Галиной Улановой, видел балет «Дон Кихот» с пламенной, вихревой Китри — Ольгой Лепешинской. Малый театр, признаться, мое поколение посещало мало: репертуар, основанный на пьесах А. Н. Островского, казался нам консервативным и устаревшим. С другой стороны, перестал быть «властителем дум» и неистовый новатор Всеволод Мейерхольд. Гораздо охотнее посещался Камерный театр — вотчина более понятного и менее театрально-условного Александра Таирова. С огромным удовольствием публика смотрела (а сам я ходил несколько раз) оперетту «Жирофле-Жирофля» в условно-авангардистском оформлении братьев Стенбергов и с веселым злободневно-озорным текстом поэтов Арго и Адуева. В этом тексте были, вспоминаю, такие забавные пассажи. Отец двух девушек-близнецов Жирофле и Жирофля (их, естественно, играла одна и та же актриса Спендиарова), папа Болеро, подглядывая за одной из них, уединившейся со своим женихом, радостно сообщает своей супруге:

— Они целуются. На Шипке все спокойно!

— Что ты мелешь? — вопрошает жена. — Какая Шипка?

— Понятия не имею. Должно быть, в тексте ошибка.

Или в другом месте:

— Может быть, у него есть богатый дядюшка в Америке? — говорит папа Болеро, на что следует резонная реплика супруги:

— Болван! Америка еще не открыта!

И тому подобные забавные репризы (жалко, что этот очаровательный спектакль не возобновляется в нынешнем театре имени Пушкина, заменившем таировский Камерный).

С должным уважением относились к МХАТу, хотя я, признаюсь, ходил не на все его спектакли. Но смотрел не без удовольствия и «Горячее сердце», и «Мертвые души» с Борисом Ливановым — Ноздревым, и отличную инсценировку «Пиквикского клуба», и «Лизистрату» с изумительными декорациями Исаака Рабиновича, создавшего на сцене великолепную панораму античной Греции.

К прекрасным достижениям МХАТа следует отнести и две классические оперетты, ярко и живописно поставленные В. И. Немировичем-Данченко: «Дочь Анго» и «Перикола». Но, конечно, самым нашумевшим и действительно популярным стал спектакль по пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Для меня он был особенно волнующим, ведь в нем шла речь о событиях, мною непосредственно пережитых в Киеве восемнадцатого года: тревожных и трагических днях гетманщины и петлюровщины. Замечательным был и актерский состав спектакля: и великолепный Николай Хмелев — русский офицер-патриот Алексей Турбин, и неподражаемый Марк Прудкин — адъютант гетмана Шервинский, и совершенно очаровавший зрителей дебютировавший в этом спектакле Михаил Яншин — Лариосик.

А самым любимым и посещаемым был, безусловно, Театр имени Вахтангова. Здесь мы не пропускали ни одной премьеры. Никогда не уйдут из памяти неувядаемая «Принцесса Турандот» с Цецилией Мансуровой и Юрием Завадским, «Егор Булычов» с Борисом Щукиным и другие не менее яркие спектакли. Но наибольший успех, и притом абсолютно заслуженный, имела «Интервенция» — пьеса Льва Славина в постановке Рубена Симонова и Иосифа Раппопорта. С первого же спектакля стал знаменит и сам Раппопорт в роли Фильки-анархиста с его забавным самопредставлением: «Дух разрушающий есть дух созидающий. Филипп — свободный анархист». Стали крылатыми и другие реплики действующих лиц. Огромный успех имела актриса Синельникова в роли неподражаемой одесской барыни мадам Ксидиас, артист Куза в роли большевика-подпольщика Мишеля Бродского, другие талантливые вахтанговцы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});