Наследница - Екатерина Панова

у Ясмин стало вдвое больше, чем у мастера Деи. Ясмин попыталась представить себя ястребом, который гоняет невинную сойку с лицом мастера Деи, но воображение корчилось в муках.

— Падшим женщинам не место во власти, — наконец, тяжело сказала та, поднимаясь с кресла, которое в совете всегда стояло чуть в стороне и считалось ее личным. Она была похожа на ястреба больше Ясмин. Орлиный нос, стянутые в заострённый пучок волосы, лицо постаревшей Покахонтас и учительская спесь. Она напоминала ей старую математичку из школьных лет. Той было семьдесят пять и ее держали из уважения к… Ну, к чему-то. Просроченному опыту, который выражался в размахивание указкой над головами учеников и криках. Учеников она называла олухами, а Ясмин — особо одаренной. Четверку в аттестат математичка ставила ей со слезами на глазах. На этапе экзаменов старую каргу хватил гипертонический криз, а ее молоденькая замена по наивности вкатила Ясмин законный четвертак. На выпускном Ясмин не стала сдерживаться и подарила стерве букет желтых гвоздик, и судя по взгляду, математичка немного понимала в языке цветов. Хорошо придушить не могла.

Примерно такое лицо было у мастера Деи сейчас. Но назвать ее падшей женщиной прямо на Совете?

Ясмин зачла это за прямую атаку, но, к ее удивлению, в диалог вступил Примул:

— Будьте внимательны к своим словам, мастер Бегущего стебля, вы говорите с госпожой будущего Примула.

Мастер Дея метнула в Примула взгляд-копье и вышла едва ли не строевым шагом.

Обстановка сразу сделалась тёплой и почти домашней. Абаль взял отдельное поместье на окраине Тихого квартала для ростков Бересклета, а Ясмин назначила каждому из них даты экзаменов.

Илан, Ия, Лён, Калох, Айра. Они — слишком взрослые и слишком чужие— вернулись в эпицентр бывшей славы тотема. Дети Бересклета, не существующие на бумаге, но слишком яркие, чтобы их можно было не учесть практически. От них фонило силой, и эта сила лежала в руке Ясмин. Они шли по Астрели со взглядом ее истинных хозяев и вчерашние насмешники жались к кустам разноцветных роз. На Илана и Лёна заглядывались, Ию открыто оценивали — она уже вошла в возраст замужества. На ее экзамен придёт не один тотем. Айра нравилась меньше, но гены Бересклета проглядывали и в ней. Кошачьи повадки, томность, высокомерие знати жестоко сочетались в ней. Глупо, но Ясмин ревновала к ней. Сама Айра заглядывалась на Абаля.

Их собственный дом оказался большим, гулким и тихим. Примул был так любезен, что выкупил весь проулок, соединяющий между собой сады двух домой — нововыделенного и подаренного Ясмин. Старый дом Ясмин с легким сердцем отдала дорогой родне и выдохнула. Воспоминания, оставшиеся в этом доме, не отличались радостью. Она и забрала только подарок Хрисанфа. Абалю это не понравилось, но он промолчал.

Впрочем, к лету он надарил ей такое количество наборов — от лечебных до косметических, что подарок мерк рядом с ними. Лежал, как галька среди жемчужин. Глупый, не понимал, что Ясмин дорожит подарком не в силу полезности.

К апрелю, они обустроились на новом месте, что далось им космическими усилиями, потому что они бегали то на экзамены, то к ученикам, то к юным Бересклетам, то к Примулу, а любую свободную минуту запирались в спальне. Впрочем, это враньё. Однажды они запирались в спальне прямо во время Большого совета и четыре часа подряд делали вид, что их нет дома.

К апрелю Ясмин перевелась из научного ведомства в административное, осев в дипломатическом отделе. Отдел сразу сделался популярным, особенно благодаря Абалю, который трижды в день изобретал предлог, чтобы зайти, и ни разу не повторился. Сотрудники настолько распоясались, что начали закатывать глаза при виде его фигуры в проеме двери.

— К тебе, — коротко вызванивал цветок на подоконнике, и в отделе начинали переглядываться.

Это было неловко, но приятно. Приятно, потому что Абаль.

К маю Вейгел под руководством Абаля вытянул оружие и почти сразу сдал экзамен на второй порядок.

Литола находилась на стадии формирования оружия и замуж не собиралась. Когда Ясмин в шутку сосватала ей Вейгела, она сказала «ни за что, умру девственницей». И шансы у неё были. Ясмин лоббировала в Совете закон о контроле в приемных семьях. Абаль был против, Примул был против, а мастер Дея едва не сорвала голосовые связки. Но Ясмин воспользовалась старым добрым приемом, поделившись проектом с подругами в Тихом квартале. Большой совет при всем высокомерии не мог игнорировать желание толпы, к тому же инициативу Ясмин неожиданно поддержали Флора и мастер Бриар. Законы конечно, не приняли, но положением приемных цветков озаботились. Ясмин ночами составляла правки к семейному кодексу и кляла Абаля на двух языках. Русском и вардовском.

— Невыгодно принимать такой закон, — устало объяснял Абаль. — Тотем, который контролирует закон, а не глава — мёртв. Закон должен контролировать только главу тотема и социальные связи внутри семьи.

— Получается приемный ребёнок не защищён законом, — возражала Ясмин. — Как-будто ты сам не знаешь.

— Переформулируй. Поставь поправки к закону, который дал главам лазейку. Просто помни, что нельзя забрать у главы тотема право, можно только наделить дополнительной обязанностью.

Ясмин вардовская юридическая система казалась на редкость убогой, но, к ее удивлению, функционировала, как часы. А учитывая ничтожный процент преступности, была по-своему сильна.

Через полгода последние из Бересклетов получили титулы мастеров, а Илан начал интересоваться Флорой. Мастер Бриар сделал предложение Лив и вывел ее из тотема Каламуса, что Ясмин искренне поставила себе в плюс. Это же она писала правки к закону.

Но ни к маю, ни через полгода Верн не вернулся в Астрель. Абаль ходил в Чернотайю дважды, но вернулся ни с чем. Сказал, это решение Верна и пусть остается, ему двадцать шесть, а не пятнадцать. Гораздо больше Ясмин не понравилось, что Хрисанф тоже остался в Чернотайе. Она общалась с матерью через бересклет, проросший сетью от Варды к Чернотайе, и знала, что у них все хорошо. У Хрисанфа, у Ли, у Айрис и у Верна. Ясмин не знала, почему мама перечислила их в такой последовательности, а спрашивать не захотела. Они заговорили о матери Абаля, которая недавно пришла в себя и нуждалась в специальном уходе.

Каждый разговор с мамой становился одновременно радостью и трагедией. С ней можно было говорить обо всем, но никогда о них самих. Мама называла ее деткой и малышкой, и никогда по имени, и где-то очень глубоко Ясмин понимала почему. Ну конечно понимала. А ещё понимала, что будет молчать, потому что она все равно оставалась для неё если не матерью,