Татьянин день - Татьяна Окуневская

Лекарств никаких не пью и уколы делать не разрешаю.

Где-то близко мужские голоса, хохот, мат... как это может быть... на Лубянке могильная тишина... в дежурство моей надзирательницы подошла к форточке и сколько есть сил запела: "Кто рядом?" Пауза. "А где ты сидишь?" "Не знаю". Гогот. "А, в нашей камере сидишь, нас оттуда вышвырнули". - "А где я?" - "В Матросской Тишине".

Щелчок ключа, надзирательница укоризненно смотрит на меня, я ее подвожу, а она меня на плечах притащила из туалета, когда мне стало дурно, не оставила лежать на каменном полу, пока прибежит подмога: она моя поклонница и все шепчет про себя: "За что вас-то". Она знатная ткачиха из Иванова, комсомолка, ее по комсомольской линии мобилизовали, срочно обучили всему этому, она ничего не понимает, в шоке от того, что видит и слышит.

Эта знаменитая уголовная тюрьма... эта надзирательница... почему уголовников переселили... мы, сидящие в этих камерах по одному... кто эти "по одному"... зачем...

Щелчок ключа.

На допрос.

Кульчицкий вежлив, даже приветлив, расспрашивает про Лубянку, про Абакумова, опять о моих с ним взаимоотношениях.

...почему о Лубянке... если он гэбэшник, он же все должен о Лубянке знать... и вдруг о моем нелегальном письме из лагеря, писала ли я такое письмо... откуда он может знать о нем...

Я смертельно устала, а у него, по-моему, от моих песнопений началась адская мигрень, он побледнел и в глазах Иисусова мука.

- У вас есть просьбы?

- Сообщить домой, что я жива, после двух писем из Джезказгана они ничего обо мне не знают, им в голову не может прийти, что я полтора года сижу в одиночке, рядом с ними, и если я здесь для пересмотра дела, почему опять в одиночке?

Щелчок ключа.

Вводят молодую, хорошенькую женщину, я почему-то ей совсем не обрадовалась... странная она... без конца болтает, уговаривает меня есть, арестована за какой-то анекдот, когда я спросила, почему она в прокурорской тюрьме, сказала, что подала заявление о пересмотре своего дела, и таинственно сообщила, что она любовница Абакумова и что по-настоящему ее арестовали за то, что болтала об этом, "похвалялась", абсолютно неинтеллигентна, "гапка", но аппетитная, крашеная блондинка, не без секса, душка во вкусе военных, и наконец сказала, что на свободе она слышала, что и я была любовницей Абакумова, правда ли это?.. для "наседки" она уж слишком глупа.

- А сколько вы сидите?

- Уже год.

Я улыбнулась: темные корни ее крашеных волос не отросли ни на миллиметр и с ногтей только что снят лак.

Написала записку Кульчицкому: "Заберите вашу прекрасную даму, я ее ночью задушу". И дамы не стало...

"Наседка"... зачем... бедная Нэди, ей приходилось годами терпеть таких...

Я опять одна.

Доламывает бессонница. Тысячи верблюдов прошли вдоль и поперек все пустыни мира, но снотворное принимать не буду.

Повалил снег, моя вторая зима в Москве. Спрошу у Кульчицкого, какой год, месяц, день и сколько я уже в Москве...

В камере тепло и сухо...

Щелчок ключа.

На допрос.

Кульчицкий не один, с ним тоже довольно симпатичный пожилой мужчина в генеральской форме.

- Здравствуйте, я Главный военный прокурор Советского Союза, мне надо задать вам несколько вопросов. Вы были близки с Абакумовым?

- Нет.

- И он не посягал на близость?

- Нет.

- Вы писали нелегальное письмо из лагеря?

- Нет.

- По окончании дела зачем вас привезли из Бутырской тюрьмы на несколько суток обратно на Лубянку?

- На допрос.

- Допрашивал Абакумов?

- Да.

- О чем он спрашивал?

- О приеме у Тито.

- В который раз?

- Не помню.

- И потом обратно отвезли в Бутырскую тюрьму?

- Да.

- Сколько раз вас вызывал на допросы Абакумов?

- Не помню.

- Где происходил последний допрос - на том же месте, где и предыдущие? На положенном месте?

- Не помню.

- Кто вас в последний момент не выпустил с театром в Югославию? Из-за вас же театр пригласили в Югославию.

...мог и Берия... мог и "сам", если ему доложили о Тито...

- Не знаю.

- Кто изъял вашу фамилию из списка награжденных югославскими орденами?

- Не знаю.

Увели.

Что происходит теперь... если это пересмотр моего дела, почему опять все об Абакумове... и почему пересмотр... я же в инстанции не писала... как работает эта адская машина... откуда Соколов и все они могут знать о пощечине Абакумову... о приеме у маршала Тито... о том, что меня в Югославию не выпустили... и уж тем более что изъяли из списков награжденных... об этом мог знать только Берсенев... я не знала... интересно... знали Борис и Костя... Валя орден получила... значит, до официального дела у них существует какое-то "поддело", в котором есть все обо всех... привычки, вкусы, но нас же двести миллионов... или только на нужных им... выборочно... на несогласных...

Попробовала черенком ложки процарапать дырочку в масляной краске на окне и отшатнулась - краска поддалась, она свежая и прямо передо мной в дырочке дверь из тюрьмы и кусочек прогулочного дворика...

Первой увидела Лину Соломоновну Штерн, еще более постаревшую.

Увидела мужчину в генеральском измятом мундире с оторванными погонами... не знаю его или не узнаiю.

Через два дня узнала академика Юдина, знаменитого хирурга Института Склифосовского...

Женщин пока больше нет...

В дырочке появился Абакумов в пальто с меховым воротником, какое счастье, что я ничего о нем опять не написала! И вдруг за ним в двери автоматчик... не может быть, невозможно... я сошла с ума, не могу доползти до кровати, белые халаты, уколы...

В камеру вошел, как мне кажется, начальник тюрьмы, но не тот полковник, который меня принимал, этот и моложе, и по чину ниже, любопытный, нездешний тип, подтянутый, высокий, форма как влитая, живой, размашистый, открытый, совсем не похожий на гэбэшника, он два или три раза заходил в камеру, на Лубянке это невозможно, хвалил меня за то, что я выправляюсь, а один раз зашел и начал рассказывать о вчерашней воскресной охоте с друзьями и вдруг: "Вы обязательно должны испытать эту страсть" - и быстро ушел, а в камере остался запах его вчерашнего веселья и непонятного моего полета неизвестно куда.

Вошел быстро и сел на соседнюю койку, смотрит мне в глаза.

- Татьяна Кирилловна, ну что вы, что опять случилось, вы же были уже совсем молодцом, помните, я рассказывал вам об охоте, так ведь не садист же я, я говорил, чтобы вы поняли, что это будет! Абакумов арестован, сидит в этой же тюрьме, для него она и создана, и вы скоро будете дома, вы столько перенесли и сломаться сейчас, извините, глупо, вы же уже были в порядке, что опять случилось?

...в голове гудит, слова расплываются... я, значит, видела не привидение, а настоящего Абакумова... и мои соседи по камерам незаконно арестованные им люди...

Щелчок ключа.

На допрос.

Кульчицкий и тот же генерал, он ходит, в руках какой-то конверт, подходит ко мне, вынимает из конверта несколько обрывков и кладет их передо мной на столик: обрывки моего письма из лагеря, обрывки знакомых слов... все закружилось...

- Это обрывки вашего письма?

- Да.

- Расскажите, о чем вы в нем писали.

- О том, что я увидела, узнала, поняла.

- Кому было адресовано письмо?

- Горбатову, чтобы он или Симонов передали его товарищу Сталину в руки.

- Как оно попало на стол к Абакумову?

- Не знаю.

- Теперь, чтобы вас не мучать допросами, вы сможете обо всем, что было в письме, написать нам?

- Да.

...что значит "теперь"... значит, начальник тюрьмы мне специально рассказал об аресте Абакумова, чтобы я его не боялась...

- И вспомните, пожалуйста, последний допрос Абакумова, когда вас специально для этого вернули из Бутырской тюрьмы на Лубянку, как он происходил. Он происходил на обычном месте?

- Нет.

...я тогда была удивлена мизансценой: в конце стола для заседаний за спиной Абакумова был то ли какой-то старинный камин, то ли лепная дверь... тогда мне пришло в голову, что на меня оттуда кто-то смотрит или слушает меня... и опять о приеме у маршала Тито, все давно известное до мельчайших подробностей...

- Напишите все подробно с вашими мыслями обо всем этом. Я верю вам, что у вас никаких взаимоотношений с Абакумовым не было, но не верю, что вы с ним до ареста нигде не сталкивались. Вспомните, пожалуйста, и об этом. Желаю вам скорейшей поправки.

И вышел.

Кульчицкий лукаво смотрит на меня.

- Дома знают, что вы живы и здоровы, и вам разрешили продуктовую передачу.

- Не надо еды, я совсем без чулок.

- Ну, чулки вы наденете уже дома новые, и надо было просить из Джезказгана не концертное платье, а чулки. А Зайчик ваш выходит замуж, вы ее и не узнаете, она совсем взрослая, красивая девушка.

Надзирательница не успевает за мной! Лечу! Задыхаюсь от счастья! Свобода! Зайчик - замуж! Ей же только восемнадцать, а я сама?!

Почему, когда я спросила, за кого Заяц выходит, Кульчицкий ответил уклончиво...

В камере на столе корзиночка, перебираю еду, а вдруг где-нибудь записка... икра, масло, Мамины пирожки еще теплые...