Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»? - Евгений Кычанов

Историзма в оценке личности Чингис-хана требует и И. Рачневский: «Чингис-хан вошел в историю как беспощадный завоеватель. Его завоевательные походы принесли смерть и гибель бесчисленному количеству людей, уничтожили невосполнимые культурные ценности. Но было бы несправедливо судить Чингис-хана с высоты наших столетий. Его поступки определялись жестокими законами степи, которая не знала жалости к врагу. Его дела вершились в военной области. Своими успехами он был обязан не столько своим воинским дарованиям, сколько искусной политике и своим организаторским способностям» [Рачневский, с. Х-Х1]. Это не мешает автору цитаты отметить, что «его (Чингис-хана. – Е. К.) путь к власти пролегал по трупам» [там же, с. 141].

П. Рачневский отмечает те личные качества Чингис-хана, которые действительно характеризуют его положительно. Это чувство благодарности, например, к Сорган-Шира, спасшему ему, возможно, жизнь, когда он бежал из тайчиутского плена, или забота о детях павших соратников. «Чингис-хан повелел: «За то, что друг Хуилдар на брани живот свой положил, пусть получают сиротское пособие даже и потомки потомков его». Нарин-Тоорилу, сыну Чаган-гоа он сказал: «Твой отец, Чаган-гоа, пал в бою при Далан-Балчжутух от руки Чжамухи, пал, ревностно сражаясь перед моими очами. Пусть же теперь Тоорил, за службу своего отца, получает сиротское пособие» [Сокровенное сказание, с. 166]. Чингис доверял своим сподвижникам, например, Мухали, который в Китае был его личным представителем и в отдельные периоды был вторым после хана лицом в государстве. Он заботился о солдатах; Чан Чуню он говорил: «Я забочусь о моих солдатах, как о своих братьях».

На основании доступных источников трудно определить, отличался ли Чингис личной храбростью. В детстве, мальчишкой, он боялся собак. Будучи физически слабее братьев Хаса-ра и Бектера, он не в честном бою, а с помощью сильного, но, возможно, не очень умного Хасара застал врасплох и погубил безоружного Бектера. Молодой Темучжин не раз спасался бегством и не видел в этом позора. Но он же бросился отбивать угнанных у семьи меринов (правда, позднейшие источники утверждают, что Темучжин поехал не один, а с братом Хасаром) и вступил в драку с чжурки, когда те во время пира в Онон-ской дубраве ранили Бельгутая.

Чингис-хан, безусловно, был человеком незаурядного ума, хитрым и коварным политиком, знавшим людей, их слабости и умевшим использовать их в своих интересах. Сколько ловкости, хитрости и ума проявил он при побеге из тайчиутско-го плена! Мы не знаем, видимо, решающего этапа в карьере Чингиса, когда он, прожив полтора года с Чжамухой, оказался только благодаря своему уму и смекалке не главой аила, а ханом собственного улуса. Он сумел найти и выделить из своего окружения талантливых полководцев. Мухали, Боорчу, Субе-тай, Чжэбе, Чжочи и другие военачальники, выдвинутые им, приносили ему военные победы, и значительная часть полководческой славы Чингиса принадлежит по справедливости им.

Чингис-хан требовал верности подданных государю, слуг своему хану, и мы видели не раз, как он казнил тех, кто пытался перейти на его сторону и получить его милость выдачей своего господина. Как правило, эти люди не находили у него поддержки. Чингис-хан отличался недоверием, подозрительностью даже к близким людям. Мы знаем о его недоверии к Хасару, хотя, может быть, тот и давал ему поводы к этому, к Отчигину в его конфликте с шаманом Тэб-Тэнгри. Он с подозрением отнесся к Чжельме, который ходил в стан тайчиутов за кислым молоком, чтобы спасти раненого хана. Он ценил в людях способность говорить правду, простил Чжэбе, который признался в том, что это он стрелял и ранил его.

Мстительность и жестокость были чертами характера, во многом определявшими натуру Чингис-хана. П. Рачнев-ский пишет, что его мышление было «мышлением мстителя» [Рачневский, с. 137]. Он возвел месть в ранг государственной политики. «В то время, когда Чингис-хан предпринял поход во владения Хитая и выступил на войну против Алтан-хана, он один, согласно своему обыкновению, поднялся на вершину холма, развязал пояс и набросил его на шею, развязал завязки кафтана, встал на колени и сказал: «О, господь извечный, ты знаешь и ведаешь, что ветром, раздувшим смуту, был Алтан-хан и начало распре положил он. Он безвинно умертвил Укин-Баркака и Хамбакай-каана… я же домогаюсь их крови, лишь мстя им. Если ты считаешь мое мнение справедливым, ниспошли мне свыше в помощь силу!» С полнейшим смирением он вознес это моление; затем сел на коня и выступил. Благодаря своей правоте и верному намерению он одержал победу над Алтан-ханом… и его владения и его дети очутились во власти Чингис-хана» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 2, с. 263].

Считать это лишь рецидивом обязательности кровной мести, присущей первобытному мышлению, было бы, наверное, неверно. Давно уже правил не тот Алтан-хан, который убил его сородичей, более того, когда это было выгодно, Чингисхан дружил с ним и не отказался принять из рук Алтан-хана чин. Да и не случайно, замечает П. Рачневский, что при неудачах Чингис часто ищет убежища поближе к границам Цзинь. На совести Чингис-хана убийства из мести родичей Сача-беки и Тайчу, Алтана и Хучара, которые возвели его на ханский престол; он убил побратима Чжамуху, возможно, своего сына Чжочи.

Говорят, что все это были политические убийства. Это верно, просто чувство мести было возведено до высот внутренней и внешней политики Чингис-хана. Л.Н. Гумилев пишет: «После стольких преступлений, совершенных именно чжурчжэнями, ожесточение монголов объяснимо как психологическая реакция… При такой ситуации, сложившейся исторически, личные качества Чингис-хана не имели значения. Он повел свой народ на исконных, безжалостных врагов потому, что этого хотел весь народ, дети убитых и братья проданных в рабство. Да если бы он этого не сделал, так не быть ему ханом!» [Гумилев, Поиски, с. 189]. Откуда это? Где сведения о том, что войны с Цзинь хотел весь народ? Почему Чингис-хан, не начни он эту войну, не был бы ханом? Он стал им за пять лет до этого. «Война, конечно, – продолжает Л.Н. Гумилев, – дело страшное, но в классовом обществе она неизбежна, как единственный способ разрешения противоречий. Можно осуждать морально того, кто начал войну, но тогда виноваты чжурчжэни. А винить победителя, перенесшего поле сражения на территорию противника, бессмысленно и аморально. Тут, очевидно, доминирует не историческое прозрение, а пристрастие» [там же, с. 189].

Будем пристрастны. Именно Чингис возвел месть в культ, он спровоцировал и тщательно подготовил войну и вел ее предельно жестоко. Пристрастие не думать так, а думать и писать наоборот. Столь же пристрастно, как это делает Л.Н. Гумилев, объяснять нападения монголов убийством их послов. Речи нет, убивать послов нехорошо, но ведь известно, что требования, предъявляемые монгольскими послами, как правило, были провокационны и сводились к одному – или вы покоритесь, или война, а с ней смерть и разрушения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});