Последний долг (ЛП) - Винтерс Пэппер

- Нет.

- Тогда что?

- Я не могу убить тебя, но я не могу позволить тебе больше жить в такой боли.

Мои собственные кости взвыли от сочувствия. Мой позвоночник болел, а мозг переполняла агония.

- Ты поможешь мне?

Я кивнул.

- Ты хороший сын, Кайт.

Его голова упала вперед, расходуя последние силы. Его губы коснулись моего лба и поцеловали меня.

Я втянул воздух, борясь со всем, что произошло между нами. Я принял его поцелуй. Его благословение. В этом безмолвии был целый мир.

Я хотел бы, чтобы был другой способ. Я хотел бы, чтобы мне не приходилось этого делать.

Но Кат кивнул, давая понять, что он готов.

Кто я такой, чтобы отказывать ему в последнем желании, когда я так много отнял у него?

Не разрывая зрительного контакта, я оперся на его кулак, пронзая его сердце острым лезвием.

Так много боли, чтобы заставить его увидеть.

А теперь быстрая смерть, чтобы освободить его.

Его лоб наморщился, когда нож вонзился ему в грудь. Он застонал, когда я повернул рукоять, разрывая мышцу и убивая его как можно быстрее.

Он уже достаточно настрадался. Я хотел, чтобы он ушел без боли.

Его лоб коснулся моего, когда я склонился над его умирающим телом. Пульс бешено колотился у него на шее. Его душа крепко цеплялась за его погибающее тело. И когда последний вздох покинул его пронзённую грудь, я закрыл глаза и поцеловал его в щеку.

- Прощай, папа.

Я сделал то, что никогда не смог бы переварить, и привязал себя к его последней мерцающей мысли. Я крепко держал его, когда он ускользнул в загробную жизнь. Я прожил его последнее прощание.

Его глаза передали послание так же, как и его сердце.

- Заботься о тех, кого любишь, Кайт. Никогда не сомневайся, что я гордился тобой. Так гордился.

И затем…он ушёл.

Не потребовалось много времени, чтобы раздобыть достаточно дров и развести небольшой костер внутри сарая.

Все, чего я хотел, - это отдохнуть. Спать. Чтобы забыть. Но я бы не оставил труп моего отца в целости и сохранности. Это было бы святотатством. Его бессмертная душа была свободна. Его бренные останки тоже должны были быть там.

Мне потребовались последние силы, чтобы перенести его мертвое тело в середину сарая и положить на растопку. Как только его руки были сцеплены на груди, а сломанные конечности поставлены прямо и правильно, я приступил к последнему прощанию.

Двигаясь так быстро, как только мог, я разложил побольше трута вокруг его безжизненного трупа. Пробираясь из леса в сарай, я собрал достаточно топлива, чтобы развести костер, который должен был гореть всю ночь, - подходящее прощание для моего жестокого отца.

Как только я укрыл Ката ветками, я подтащил стойку ближе, сгреб все пыточные приспособления со стола и разбросал их вокруг него. После пожара я не хотел никаких останков или напоминаний о том, что происходило в этом месте.

Отступив назад, я проверил свою работу, прежде чем направиться к подсобному шкафу, в котором хранились отбеливатель и бензин. Отбеливатель предназначался для крови, а бензин - для костров, которые мы иногда разводили здесь.

Борясь с остатками энергии в моем организме, я вылил остро пахнущий бензин на труп моего отца, на стойку, на пол, на сами стены презренного сарая.

Только после того, как каждый предмет и дюйм помещения были пропитаны жидкостью, я зажег спичку.

Отнеся камеру с последним признанием Ката к дереву на безопасное расстояние, я вернулся, встал у дверей и бросил насыщенное серой пламя на скользкий след бензина.

Ничего не произошло.

Пламя не вспыхнуло.

Бл*дь.

Мои руки сильно дрожали, когда я зажег еще одну спичку, позволив огню немного пожевать палочку, прежде чем бросить ее на блестящий пол.

Сработало.

Внезапный всплеск тепла и оранжевого цвета взорвался, пробежав рябью по проложенному мной жидкому пути, жадно поглощая трут, который я разложил.

Холодная ночь стала теплее, когда я стоял у входа и позволял огню разгореться крепче. Я не пошевелился, когда кожа моего отца загорелась. Запах горящих человеческих останков и запах дыма не прогнали меня прочь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я бодрствовал до тех пор, пока лес не окрасился красным от жара, а воздух не стал густым от сажи.

И я все еще стоял там.

Дым поднимался все выше в небо, закрывая луну и звезды.

Я стоял на страже, как дубы и сосны, наблюдая, как огонь медленно пожирает пол и стены, пожирает все на своем огненном пути, уничтожая сарай и его историю.

Наблюдая, как мой отец превращается в пепел, я не мог бороться с воспоминаниями о том, что я сделал. О растяжениях, переломах и боли, которые я причинил. Я согнулся пополам, и меня вырвало прямо на пороге. Интенсивность того, что я пережил, внезапно сокрушила меня. У меня не осталось сил игнорировать это.

Мне жаль.

Мне не жаль.

Он это заслужил.

Никто этого не заслуживал.

Спотыкаясь, я выбрался из горящего сарая, споткнулся и побежал трусцой через лес к озеру, где Нила была привязана к стулу для ныряния. Там я упал на колени, желая, чтобы прошлое исчезло.

Мое тело очистило себя. Смерть Дэниэля. Смерть Ката. Смерть моей матери. Кома Кеса. Инвалидность Жасмин. И пытка Нилы.

Всего этого слишком много.

Даже из моего убежища у воды я все еще чувствовал запах дыма. Послевкусие горения моего отца покрыло мое горло, и мои глаза защипало от пепла.

Запрокинув голову, я сердито уставился на луну.

У меня никогда не будет другого дня рождения, когда я боялся бы, что торт пропитан цианидом.

Меня никогда не отправят обратно в психиатрическую больницу и не будут держать взаперти в смирительной рубашке.

Мне никогда не придется беспокоиться о том, что Жасмин вышвырнут из Холла и оставят на произвол судьбы в одиночестве.

Я никогда больше не склонюсь перед желаниями ненормальной семьи.

Я свободен.

Кат свободен.

Те, кого я люблю и за кого боролся, свободны.

Чувствуя себя скорее животным, чем человеком, я не мог себя контролировать, когда на четвереньках подполз к кромке воды. Мои руки хлюпали по грязи, двигаясь как зверь. Я ахнул, погрузившись в ледяную воду. По пояс, потом по грудь. Я продолжал идти, пока грязь не превратилась в ил, скорее приветствуя, чем препятствуя.

Я продолжал идти.

Оставив землю и гравитацию, я погрузился в невесомость.

Я не пытался оставаться на поверхности. В тот момент, когда я перестал чувствовать дно под своими ботинками, я отпустил их. Я опустился ниже, погружаясь в холодную тьму.

Я бежал от всего, прятался в пруду.

Затаив дыхание, я почувствовал, как холод украл мою боль и голод, пропитав мои пропитанные кровью джинсы и покрытый сажей джемпер.

Когда вода была вокруг меня, я открыл рот и закричал.

Я кричал и кричал.

Я кричал так чертовски громко.

Я кричал за отца, свою мать, свою сестру и братьев.

Я кричал сам за себя.

Из моего рта выходили пузыри.

Соленые слезы смешались со свежей водой, и лягушки умчались прочь от моего эмоционального расстройства.

Я кричал, и кричал, и проклинал, и кричал, и только глубина могла слышать меня.

Я излил свое отчаяние, свою вину, свое состояние, свою лихорадку, свое измученное в сражениях тело.

Я погружался все глубже и глубже, позволяя своей пропитанной жидкостью одежде утянуть меня на темное дно. Листья растений щекотали мои лодыжки, из-под рубашки вырывались пузыри, а мои руки парили перед лицом, белые, как смерть, и такие же холодные.

Я сосредоточился на моем сердцебиении — единственный шум в огромном водоеме. По мере того как тикали секунды, оно замедлялось... успокаивалось. Сердце наконец нашло свой собственный ритм вдали от сегодняшних зверств.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Там, внизу, я нашел то, чего мне не хватало.

Прощение.

Только после того, как мои лёгкие стали гореть, я сбросил обувь и оттолкнулся от дна. Поток воды по моей коже очистил меня — не только от сегодняшнего вечера, но и от всего остального. Я сделал это не из забавы. Я сделал это из преданности тем, за кого нужно было бороться.