Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

Внутри храма стояли мраморная статуя Марса и несколько изображений волков, которых в Риме почитали как священных животных Марса, Квирина и Ромула (по неясным представлениям жителей Семихолмья, эти три божества то ли существовали отдельно, то ли были триедины). Как бы то ни было, но к волкам римляне относились со священным трепетом. Убийство их считалось святотатством. Бывали случаи, когда какой-нибудь волк забегал прямо в город и даже нападал на людей, но никто не смел поднять на него руку, боясь прогневать Марса. Поэтому всякий раз волкам давали беспрепятственно уйти, причем посещение ими города вовсе не считалось дурным предзнаменованием.

Колонна легионеров постепенно растянулась почти до развилки Аппиевой и Латинской дорог (если помнит читатель, в глубине этой развилки стояла гробница Сципионов, близ которой двадцать дней назад в снежную ночь беглые гладиаторы укрылись от преследователей).

Замыкали колонну двести пятьдесят добровольцев из клиентов и вольноотпущенников Лукулла.

Вместе с добровольцами преторское войско насчитывало восемьсот пятьдесят человек.

Добровольцы были вооружены своим собственным оружием, в основном метательными копьями, луками и пращами. Немногие из них имели мечи, боевые топоры и щиты. Лукулл всех их решил использовать как велитов[393] и пращников, то есть в качестве легковооруженных, которые в бою играли немаловажную роль.

Легковооруженные, как правило, наступали первыми, причем велиты, вооруженные небольшими щитами и короткими мечами, имели при себе по пять-шесть дротиков. Они забрасывали ими противника, нанося ему урон уже в самом начале сражения и расстраивая его ряды, после чего быстро отходили, чтобы уступить место тяжеловооруженной пехоте, наносившей главный удар.

Толпа провожающих росла.

Кроме простых граждан сюда пришли и некоторые из сенаторов, среди которых можно было видеть Метелла Нумидийского, Лутация Катула и оратора Марка Антония. Они о чем-то оживленно беседовали.

Вскоре к ним присоединились принцепс сената Эмилий Скавр и недавно назначенный легатом Мария еще молодой, но отличившийся в нескольких войнах Клавдий Марцелл, правнук знаменитого полководца.

Немного поодаль от группы сенаторов собрались роскошно одетые матроны и девушки из знатных семей.

Среди них была Цецилия Метелла, жена Лукулла и сестра Метелла. Рядом с нею находились два ее малолетних сына — Луций и Марк.

Старший, тринадцатилетний Луций[394], держался чопорно и гордо, вполне осознавая важность происходящего. Еще бы! Его отец, претор, получил командование над настоящим войском. Среди знакомых ему сверстников, сыновей преториев и даже консуляров, не было ни одного, кто мог бы похвастаться тем, что их отцы помимо скучных гражданских дел удостаивались такой чести. Последним претором, которому сенат вручил военное командование, был Луций Опимий, подавивший восстание во Фрегеллах.

Младшему сыну Лукулла и Цецилии, Марку[395], не очень-то интересно было находиться среди женщин. Он с завистью поглядывал на шнырявших повсюду мальчишек из плебеев, которые большей частью устремлялись вслед за двигавшейся по дороге колонной легионеров. Они могли вблизи рассматривать оружие и доспехи солдат, даже трогать их руками.

Уже упоминавшаяся однажды в нашем повествовании смелая, решительная и заносчивая дочь оратора Антония (ее звали Антонией Примой) явилась на проводы своего жениха Марка Скавра вместе с сестрой последнего Эмилией Квинтой, красивой и застенчивой восемнадцатилетней девушкой, которая больше всех в семье Эмилиев Скавров переживала за брата, оказавшегося у отца в немилости.

Эмилия в последнее время сдружилась с Антонией, хотя невозможно было представить более разных девушек по складу характера, образу мыслей и темпераменту.

У Антонии было некрасивое костистое лицо с припухлыми чувственными губами и несколько крупным изогнутым носом. Впрочем, она тщательно ухаживала за собой и одевалась со вкусом. Кое-кого из молодых людей возбуждали ее особенные, скорее юношеские, чем девичьи повадки. У нее был резкий голос, в движениях ее отличали порывистость и неженская сила.

Страстью ее были гладиаторские бои. У отца она была любимицей. Он сквозь пальцы смотрел на проказы дочери: нескромное поведение, посещение гладиаторских школ и позорящие ее знакомства в среде всяких темных личностей.

С Марком Скавром она дружила с детства.

Молодой человек был ей под стать — такой же необузданный, испорченный богатством и страстью ко всему запретному. Их скорая свадьба считалась делом решенным. Настоящей любви между ними не было. Однако относились они друг к другу с большой симпатией. Они отдавали себе отчет, что их будущий брак породнит две могущественные семьи, которые от этого сделаются еще более могущественными. Это их обоих вполне устраивало. Ни о чем другом они не думали.

Эмилия, изящная и нежная, у всех вызывала умиление. Ее называли «куколкой», «голубкой», «ласточкой». На нее засматривались многие знатные юноши. Она это знала, но ей нравилось быть скромницей, и она словно никого не замечала вокруг себя.

Только однажды она доверительно сообщила Антонии, что ей очень нравится приятель брата Фонтей Капитон.

Антония сразу одобрила выбор подруги. По ее мнению, Капитон всем был хорош: и высок ростом, и широкоплеч, и лицо у него мужественное, чего так не хватает ее жениху, который нежным обликом своим походил на сестру.

— Ну, вот и они! — воскликнула Антония, завидев показавшихся под аркой ворот Скавра, Капитона и Антипатра.

Молодые нобили шли, облаченные в доспехи, в шлемах с высокими гребнями. На перевязях у них висели спафы[396] — мечи римских всадников. Вслед за ними слуги вели трех великолепных боевых коней под дорогими чепраками.

Антония и Эмилия замахали молодым людям руками, и те, увидев девушек, направились к ним.

— Их просто не узнать! — восторженно прощебетала Эмилия.

— Особенно хорош твой Капитон! — громко сказала Антония с явным намерением немного поддразнить подругу.

— Замолчи, пожалуйста! Что ты делаешь? — покраснев, как роза, торопливо проговорила Эмилия. — Ведь ты же обещала, что никогда ни словом, ни намеком не выдашь меня!..

— Да больно смотреть на вас обоих! Вы же сохнете друг без друга, клянусь стрелами Амура!

— Нет, нет, дорогая Антония! — испуганно зашептала Эмилия. — Прошу тебя, не выдавай меня!

— Ладно, не буду, — засмеялась Антония. — И все-таки странно мне это! Ты такая красавица и так робеешь в любви! Уж я бы на твоем месте вертела ими всеми как хотела! Хотя на что мне твоя красота? Я и без нее дразню кого надо! Ты бы видела, сколько самцов глазело на меня, когда я в одной полутунике, как девица из лупанара, упражнялась с мечом в гладиаторской школе. Мой-то Скавр уже ко всему успел привыкнуть, а вот Капитон и Антипатр смотрели на меня, раскрыв рты от изумления…

— Как? — ужаснулась Эмилия. — Стало быть, ты и Капитона с Антипатром затащила в это грязное заведение? Мне просто не по себе, лишь представлю всех вас рядом с мерзким гладиаторским отребьем…

— Ну, среди этого сброда встречаются вполне приличные… даже учтивые и образованные, — усмехаясь, произнесла дочь оратора. — Помнишь ли того самого красавчика-эллина, который привел нас всех в восторг, повергнув знаменитого Эзернина? Ох и хорош был гладиатор! Какая стать! Какая сила! Сколько в нем было мужского обаяния! Честно говоря, рядом с ним я испытывала сожаление, что я не замужняя женщина на первых месяцах беременности — с удовольствием сделала бы его своим любовником…

— Антония! Как ты можешь так говорить? — всплеснула руками Эмилия.

— Жаль, что занятия наши с ним внезапно прекратились, — как ни в чем не бывало продолжала Антония, забавляясь смущением подруги. — Он совершил побег из школы вместе с теми гладиаторами, что наделали недавно столько шума, изрубив в куски своих охранников. Но все же мы со Скавром успели кое-чему у него научиться. Он показал нам несколько изощренных приемов, благодаря которым твой братец в два счета разделается с любым варваром…

— Ах, я боюсь, — печально вздохнула Эмилия, — боюсь, что он в стремлении доказать всем свою храбрость будет очертя голову бросаться туда, где всего опаснее…

В это время трое молодых людей подошли к девушкам и стали любезно их приветствовать, по очереди целуя им руки.

— Ну, почему я не мужчина! — воскликнула Антония, разглядывая и ощупывая доспехи Скавра.

— Неужели и в тебя, милая Антония, вселился дух Марса? — смеясь, спросил Антипатр.

— О, если бы мне довелось сражаться в одном строю с мужчинами, я превзошла славой всех женщин Рима! — с искренним сожалением произнесла Антония. — Признаться, меня до крайности раздражают одни и те же надписи на памятниках римских матрон: «Целомудренна, пряла шерсть». Вот на какую жалкую участь обрекли нас мужчины! Почему нас, женщин, держат подальше от важных дел? А ведь со многими из них мы могли бы справляться лучше мужчин…