Кристальный грот - Мэри Стюарт

Медленными шагами пересекал я середину круга. Слабое свечение на западном небосклоне отбрасывало мою бледную тень вперед и наискось; при этом как бы плывущем свете на одной из каменных глыб высветилось врезанное в поверхность изображение двойного топора. Я помедлил, потом свернул туда посмотреть. Тень моя заколебалась и канула вниз. Я ступил в неглубокую выемку и упал, растянувшись во весь рост.

Это была не более чем вмятина в земле, она могла образоваться много лет назад, из-за падения одного из этих огромных камней, например. Или на месте могилы…

Поблизости не было ни одного камня, который мог бы сделать впадину такого размера, не было и признаков того, что здесь копали, здесь никто не был захоронен. Трава была ровной, выщипанной овцами или коровами, и мои ладони, когда я, опершись на них, медленно поднимался, приминали ароматные звездочки маргариток. Но еще лежа, я ощутил холодный удар снизу, неожиданный, как удар попавшей стрелы, и понял, что для того я и был приведен сюда. Я поймал коня, вскочил на него и отправился в путь — назад, в лежавший в двух милях отсюда город, где родился мой отец.

* * *

Мы прибыли в Каэрлеон через четыре дня и обнаружили, что все здесь изменилось самым кардинальным образом. Амброзий намеревался использовать этот город как один из трех главных опорных пунктов, наряду с Лондоном и Йорком, и работами здесь руководил сам Треморин. Стены были перестроены, мост починен, река расчищена, а берега ее укреплены, заново отстроен весь восточный квартал казарм. В старые времена окруженный невысокими холмами и защищаемый извивом реки военный городок в Каэрлеоне занимал огромную площадь; теперь не было нужды даже в половине ее, поэтому Треморин разобрал то, что оставалось еще от западного квартала казарм и использовал материал тут же, чтобы построить новые жилища, бани и несколько новых кухонь. Старые находились в состоянии не лучшем, чем баня во дворце в Маридунуме, и теперь «все солдаты Британии станут просить поставить их гарнизоном именно сюда», — сказал я Треморину, и он выглядел польщенным.

— Как раз вовремя успеваем, — заметил он. — Ходят слухи, что неприятности наши не кончились. Ты что-нибудь слышал?

— Ничего. Но если какие-то новости пришли недавно, то я и не мог их слышать. Мы ехали почти неделю. Что за неприятности? На этот раз, конечно, не Окта?

— Нет, Пасцентий. — Так звали брата Вортимера, сражавшегося бок о бок с ним во время восстания и бежавшего на север после смерти Вортимера. — Ты знаешь, что он уплыл в Германию? Говорят, он собирается вернуться.

— Если дать ему время, — сказал я, — то он непременно вернется. Если будут новости, напишешь мне?

— Написать тебе? Ты здесь не останешься?

— Нет. Я направляюсь в Маридунум. Ты ведь знаешь, там мой дом.

— Я забыл. Что же, может быть мы еще свидимся; я буду здесь еще какое-то время — мы начали строить церковь. — Он широко улыбнулся. — Епископ вьется надо мной, как овод: ему кажется, что мне следовало подумать об этом раньше, еще до того, как я потратил столько времени на мирские дела. Судачат и о том, что следовало бы поставить какой-нибудь памятник победам короля. Некоторые предлагают триумфальную арку, вроде тех, что ставили в старом Риме. И, конечно, здесь в Каэрлеоне считают, что мы должны возвести в память об этом церковь — в память о благодати божьей и о ниспослании ее Амброзию. Хотя сам-то я думаю, если уж кому из епископов и говорить о божьей благодати и о ниспослании ее королю, так это епископу Глостерскому — старый Элдад сражался на стороне короля, не уступая лучшим из нас. Ты видел его?

— Я его слышал.

Он рассмеялся.

— Ладно, во всяком случае, уж на эту-то ночь ты здесь останешься? Раздели со мной ужин.

— Спасибо. С удовольствием.

Мы проговорили до поздней ночи, он показал некоторые из своих планов и набросков и чрезвычайно настойчиво приглашал приезжать из Маридунума, чтобы посмотреть разные стадии строительства. Я обещал и на следующий день в одиночестве покинул Каэрлеон, отвергнув в равной мере лестную и настоятельную просьбу коменданта лагеря позволить ему выделить для меня сопровождающих. Я настоял на своем отказе и незадолго до заката солнца увидел наконец родные холмы. На западе собирались дождевые облака, но перед ними ярким занавесом висели косые лучи солнца. В день вроде этого становилось понятно, почему зеленые холмы Уэльса называют Черными горами, а пролегающие между ними долины — Золотыми долинами. Столбы солнечного света заливали золотом деревья долин, и холмы высились на свинцово-сером, а местами и черном фоне, подпирая вершинами небо.

Поездка заняла два дня, я ехал не спеша, замечая по пути, как край этот возвращается к процветанию и мирной жизни.

Строивший стену земледелец едва глянул в мою сторону, когда я проезжал мимо, а гнавшая небольшое стадо овец юная девушка приветливо улыбнулась мне. И когда я добрался до мельницы на берегах Тиви, она, похоже, работала как обычно; во дворе лежала груда мешков с зерном, и до меня доносилось пощелкивание вращающегося колеса.

Я миновал ведущее к пещере ответвление тропы и направился прямо в город. Пожалуй, говорил я себе, первой моей обязанностью и заботой должно стать посещение обители Святого Петра, чтобы спросить о смерти матушки и узнать, где она похоронена. Но когда я спешился у ворот женского монастыря и поднял руку позвонить, по тому, как забилось сердце, я понял, что лгал себе.

Мог бы и не обманывать себя — старая привратница впустила меня и провела, не задавая вопросов, через внутренний дворик и далее вниз, по заросшему травой склону у реки туда, где была похоронена моя матушка. То было прекрасное место, зеленая площадка у стены, где на раннем тепле зацвели уже грушевые деревья и где над снежно-белыми цветами ворковали на солнце так любимые ею белые голуби. Из-за стены слышался мерный плеск реки, сверху, сквозь шелест деревьев, доносился звук колокола в часовне. Аббатиса приняла меня вежливо, но ничего не смогла добавить к письму, полученному мной вскоре после смерти матушки и переданному мной отцу. Я оставил деньги на молитвы за упокой души и на резное каменное надгробие и, уходя, сунул в седельную сумку ее серебряный с аметистами крест. Лишь один вопрос не осмелился я задать, даже когда девушка, не Кэри, принесла мне вина освежиться. И наконец, так и не задав тот вопрос, я был препровожден к воротам и выведен на улицу. Здесь на мгновение мне показалось, что счастье улыбнулось мне, ибо отвязывая узду коня от кольца у ворот, я заметил глазевшую на меня сквозь решетку в калитке старую привратницу — она, несомненно, помнила золото, которое я дал ей в первый приход сюда. Но когда я достал монету и знаками предложил ей подойти поближе, чтобы прокричать вопрос ей в ухо, и даже когда, после троекратного повторения, смысл вопроса дошел до нее, она ответила лишь пожатием плеч и единственным словом «нету», что — даже если она правильно поняла меня — вряд ли могло помочь. В конце концов я сдался. В моем случае, сказал я себе, об этом следует забыть. Поэтому я выехал из города и вернулся на несколько миль к началу подъема в мою долину — но куда бы ни бросил я взгляд, везде чудилось мне ее лицо, а в каждом наклонном луче солнечного света виделось золото ее волос.

Кадаль заново отстроил загон, который мы с Галапасом соорудили в зарослях боярышника. Теперь на нем появилась хорошая крыша и прочная дверь, сейчас там могли разместиться два больших коня. Один — видимо, конь Кадаля — был уже там.

Сам Кадаль, наверное, услыхал, как я поднимаюсь верхом по долине, ибо, едва я успел спешиться, он бегом спустился по тропе у скалы, принял уздечку из моих рук и, поднеся мои ладони к губам, поцеловал.

— Послушай, что случилось? — удивленно спросил я. Ему нечего было бояться за мою безопасность: я регулярно присылал о себе успокоительные известия. — Разве до тебя не дошла весть о моем приезде?

— Да, я получил ее. Но с тех пор прошло много времени. Ты хорошо выглядишь.

— И ты неплохо. Здесь все в порядке?

— Да, сам все увидишь. Если уж приходится жить в месте вроде этого, то есть немало способов неплохо в нем устроиться. А теперь пойдем наверх, ужин готов.

Он пригнулся, расстегивая у коня подпругу и предоставив мне одному подниматься к пещере.

Чтобы сделать все, что он сделал, времени у Кадаля было немало, но при всем том я был потрясен, это казалось маленьким чудом. Все стало по-прежнему на залитой солнцем зеленеющей лужайке.

Между зеленых завитков молодого папоротника сквозь траву проглядывали звездочки маргариток и анютиных глазок, спешили скрыться с глаз, юркнув в усыпанный цветами терновник, молодые кролики. Струилась кристально чистая вода, и в кристальной ее прозрачности на дне источника видны были серебрящиеся камешки. Над источником, в своей нише из папоротника, стояла резная фигурка божества; должно быть, Кадаль нашел ее, когда очищал источник от засорявшего хлама. Он нашел даже чашечку из рога. Она стояла там же, где всегда. Я отпил из нее, плеснул несколько капель богу и вошел в пещеру.