Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт

судить на основании того, что реально уцелело, вынужденный оставаться в тени своих великих современников, — что этот самый Бенвенуто будет как человек занимать людей до конца времен. Ему не вредит то, что читатель зачастую подозревает автора во лжи или бахвальстве: все равно верх здесь берет впечатление страстной и энергичной, полностью сформировавшейся натуры. Рядом с ним, например, наши северные автобиографии, как бы ни высоко следовало иной раз оценивать их направленность и нравственную сущность, все же выглядят изображениями натур неполных. Бенвенуто — это такой человек, который все может, на все отваживается и носит собственную меру в себе самом. Нравится нам это или нет, в нем живет легко распознаваемый первообраз современного человека.

Нам следует здесь назвать еще одного человека, и тоже такого, чьи слова также не всегда следует принимать за чистую монету: Джироламо Кардано{404} из Милана (род. в 1500 г.). Его книжечка «De propria vita»{405}[653] переживет память о нем в качестве выдающегося исследователя в области естественных наук и философии, как книга Бенвенуто — его художественные творения, хотя ценность сочинения Кардано состоит в ином. Словно врач, Кардано щупает пульс у самого себя и отображает физические, интеллектуальные и нравственные качества своей личности заодно с условиями, под влиянием которых качества эти сформировались, причем делает это насколько может искренне и объективно. В этом отношении он был способен превзойти открыто признаваемого им в качестве образца Марка Аврелия с его сочинением о себе самом потому, что сам он не был стеснен никакими заповедями стоической добродетели. Кардано не желал щадить ни себя, ни мир: его жизненный путь начинается с того, что его матери не удается попытка избавиться от плода с помощью аборта. О многом говорит и то, что расположению звезд, которое имело место в день его рождения, он приписывает только свою судьбу и интеллектуальные способности, но не нравственные качества. Кроме того, Кардано открыто признается (гл. 10), что в молодости ему сильно навредило усвоенное из астрологии заблуждение относительно того, что он не переживет сорока, в крайнем случае — сорока пяти лет. Однако недопустимо, чтобы мы занимались здесь выписками из такой распространенной, имеющейся в каждой библиотеке книги. Кто начинает ее читать, ощущает себя во власти этого человека, пока не дойдет до конца. Действительно, Кардано сознается, что был шулером, мстительным и не знающим раскаяния человеком, что в своих речах он намеренно задевал людей, — сознается без наглости, но и без благочестивого раскаяния, и даже без желания заинтриговать читателя, а скорее с объективной и безыскусной правдивостью естествоиспытателя. Но что поражает больше всего, так это то, что этот 76-летний человек, с очень сильно пошатнувшейся верой в людей, после всех ужасов, что ему довелось пережить[654], тем не менее в определенном смысле счастлив: с ним все еще остается его внук, он все еще обладает своими колоссальными познаниями и славой, окружающей его труды. У него имеется порядочное состояние, положение в обществе и уважение окружающих, могущественные друзья, знание тайн природы, но что лучше всего: вера в Бога. Наконец, Кардано пересчитывает зубы у себя во рту: их осталось целых пятнадцать.

Когда писал Кардано, инквизиторы и испанцы уже проявляли по всей Италии заботу о том, чтобы такие люди больше не могли развитываться либо были тем или иным способом изведены. Чрезвычайно велика дистанция, пролегающая между этими записками и мемуарами Альфиери{406}.

Однако было бы несправедливо завершить этот обзор автобиографий, не упомянув еще одного достойного внимания и в то же время счастливого человека. Это — известный философ житейской мудрости Луиджи Корнаро, жилище которого в Падуе было построено по классическим канонам и в то же время было приютом всех муз. В своем знаменитом трактате «Об умеренной жизни»[655] он вначале описывает строгий жизненный распорядок, с помощью которого ему удалось, после болезней, донимавших его ранее, достичь здоровой и глубокой старости (тогда ему было 83 года). Далее Корнаро отвечает тем людям, что в принципе пренебрегают возрастом после 65 лет, почитая его чем-то вроде смерти заживо: он доказывает им, что его жизнь в высшей степени деятельна и непохожа на смерть. «Пусть они приходят, пусть поглядят и подивятся моему хорошему самочувствию, тому, как я без чьей-либо помощи сажусь на лошадь, как взбегаю по лестнице и на холм, как я радостен, весел и доволен, насколько я свободен от душевных горестей и неприятных помышлений. Радость и покой не оставляют меня... Круг моего общения образован людьми исключительно разумными, учеными, замечательными, а когда их нет возле меня, я читаю и пишу, пытаясь, сколько хватает сил, быть полезным другим таким образом, а также и всеми другими возможными способами. Все это совершаю я спокойно и вовремя, обитая в моем прекрасном жилище, находящемся в лучшем районе Падуи, где предусмотрены все ухищрения строительного искусства как на случай лета, так и зимы, и где имеется также сад и проточная вода. Весной и осенью я отправляюсь на несколько дней на свой холм, находящийся в прекраснейшем уголке Эвганеи, с колодцами, садом и покойным и красивым пристанищем. Там я участвую, как то подобает моему возрасту, в необременительной и доставляющей удовольствие охоте. Некоторое время провожу я в моей красивой вилле на равнине[656]: все дороги сходятся там на одну площадь, посередине которой возвышается миленькая церквушка. Могучий рукав Бренты протекает через угодья — сплошь плодородные, хорошо возделанные поля: ныне все здесь густо заселено, а когда-то это были одни болота и дурной воздух, обиталище, предназначенное скорее для змей, чем для человека. Это я отвел отсюда воды; и тогда воздух оздоровился, здесь поселились и умножились в числе люди, и местность была устроена так, как это можно видеть теперь, так что поистине я могу сказать: в этом месте я соорудил Богу алтарь и храм и населил его людьми, чтобы ему поклоняться. Я утешаюсь и блаженствую всякий раз, как сюда приезжаю. Весной и осенью я посещаю также ближние города, вижусь со своими друзьями и беседую с ними, а через них знакомлюсь с другими выдающимися людьми: архитекторами, живописцами, скульпторами, музыкантами и управляющими усадьбами. Я осматриваю, что нового они создали, вновь знакомлюсь с уже мне известным и всегда узнаю много нового, что может пригодиться и мне: в отношении дворцов, садов, древностей, градоустройства, церквей и крепостей. Однако что приводит меня в моих поездках в величайшее восхищение — это красота окрестностей и городков, когда они со своими домами и