7 и 37 чудес - Игорь Можейко

Когда новость дошла до Сингу, тот сначала решил бежать за границу, но его мать, приехавшая к нему, уговорила короля попытаться вернуть себе трон, а если не удастся, то умереть, как положено настоящему королю. Сингу послушался.

Он один, без оружия, без стражи, подошел к воротам дворца и сказал скрестившим перед ним копья солдатам:

– Вы не узнали меня? Я – Сингу, законный господин этого дворца.

Стражники расступились и склонились до земли.

Король вошел во двор, и навстречу ему вышел один из главных заговорщиков, бывший его министр. Король бросился к нему с криком:

– Предатель, я вернулся, чтобы снова взойти на трон!

Надо думать, что в эту минуту во дворце царила паника. Придворные лихорадочно соображали, чем кончится эта сцена, чью сторону принять, на чьей стороне сила, на чьей стороне можно остаться живым. Не растерялся только министр-заговорщик. Ему-то уж терять было совершенно нечего. Он вытащил меч и разрубил короля пополам.

Но этим борьба за престол не кончилась. Юный Маун Маун был только игрушкой в руках заговорщиков. В любой момент наиболее сильный из претендентов мог отнять у него трон. И это случилось на седьмой день царствования Маун Мауна и на третий день после смерти Сингу. Убив Маун Мауна, королем стал Бодопая.

За казнью короля-марионетки последовали казни всех, кто посадил его на престол, затем казнили тех, кто мог претендовать на трон, в том числе всех родственников и жен Сингу. Бодопая не желал повторить участь своего предшественника.

Он царствовал долго, почти тридцать лет, но именно первые дни царствования определили его дальнейшую жизнь. Бодопая поклялся не доверять ни одному из смертных и этому правилу неукоснительно следовал. Никто – ни жена, ни сын, ни брат – не был посвящен в его планы. В течение тридцати лет король ни разу не спал две ночи подряд в одной и той же спальне. И никто не знал, в какой из многочисленных комнат дворца он останется на ночь.

Через год после восшествия на трон Бодопая решил перенести на новое место столицу страны. Это было несчастьем для всего государства. Уже не говоря о том, что жителям полумиллионной старой столицы пришлось за свой счет снести свои дома и построить их на новом месте за десять километров от старого, остальных бирманцев обложили специальными налогами и податями: в новой столице Амарапутре будут строиться новый дворец, новые пагоды, новые монастыри – и все должно быть лучше и богаче, чем в старой столице, Аве. Король хотел прославиться на века; корни душевной болезни – мании величия, которая поразит короля в старости, – прослеживаются уже в первые годы царствования. Страна была обессилена налогами и поборами: все новые пагоды возводились в разных ее местах, и, наконец, Бодопая решил выстроить такую пагоду, какой не знал мир.

Высотой мингунская пагода должна была достичь почти двухсот метров. Даже пирамида Хеопса уступала бы ей пятьдесят метров.

Строила пагоду вся страна: тысячи подвод с камнем и кирпичом съезжались из Таунгу, Прома, Швебо и Шанских гор. Каменщики, согнанные со всех провинций, день и ночь клали слой за слоем кирпичи. Тринадцать лет продолжалась эта немыслимая работа. Первые семь лет король часто приезжал на строительство. Посреди Иравади, на острове, был возведен специальный дворец, в котором король жил, наслаждаясь шумом великой стройки, наблюдая с умилением, как пядь за пядью вырастало его любимое детище.

За тринадцать лет была построена третья часть пагоды. Куб на пяти террасах возвышался на семьдесят метров. На него пошло больше кирпича, чем на строительство столицы и многих городов. Рядом выросли тридцатиметровые львы.

И тут в измученной непосильной ношей стране все шире и шире стали распространяться слухи об одном предсказании. Где оно родилось, неизвестно. Может быть, в отдаленной деревне, может, в самом дворце, может, и среди рабочих на стройке. Это было одно из тех предсказаний, которых ждут задолго до их появления. И неудивительно, что уже через месяц о нем знал каждый бирманец.

«Если пагода будет построена, погибнет великая страна», – гласило оно.

В предсказании существовала немалая доля истины. Бюджет страны был полностью нарушен, казна пуста, трудовые повинности мешали крестьянам сеять и убирать рис, люди голодали… Еще немного, и весь организм, называемый государством, не выдержит напряжения. В чем это выразится – в крестьянском ли восстании, в поражении в войне с соседом, в дворцовом ли заговоре – неизвестно. Очевидно, это понял, как ни тяжело было признать, и сам король. После тринадцати лет строительства он приказал прекратить его.

Ушли каменщики, оставив груды неиспользованного кирпича, покинули стройку художники, скульпторы и архитекторы, прожившие возле нее несколько лет, закрылись лавки и склады возникшего было по соседству города…

В 1838 году Бирму постигло стихийное бедствие – землетрясение. Сильнее всего пострадала недостроенная пагода. Возможно, повлияло именно то, что она была не завершена, или же в самой конструкции был просчет – такой гигант слишком тяжел, чтобы устойчиво стоять на земле – пагода дала трещину и стала похожа на надломленную буханку хлеба. Рухнули и львы, раскидав по земле метровые когти.

Только отлитый специально для пагоды колокол высотой четыре метра и девяносто тонн весом, величайшее достижение бирманских литейщиков, стоит на каменном постаменте, неподвластный времени и землетрясениям. Это самый большой в мире из «работающих» колоколов (лишь «Иван Великий» превышает его весом и размерами). Его специально отлили таким громадным, чтобы он соответствовал пагоде.

Если подойти к колоколу и ударить в него три раза специально лежащей рядом колотушкой, исполнится заветное желание.

Над памятником тщеславию, стоившим жизни тысячам людей, раздается низкий, густой гул…

Мандалайский дворец

Последняя причуда короля

Это был прекраснейший и самый большой из дворцов, когда-либо построенных в Бирме. И его не существует. Он не очень давно построен и совсем недавно погиб. История его – одна из самых горьких историй в Бирме.

…Цари Бирмы имели обыкновение переносить столицу с места на место. Города в тропической Азии быстрее растут и быстрее старятся, чем на севере. Почти все дома тростниковые или деревянные. Деревянные даже дворцы. Только пагоды и храмы складывают из кирпича и камня. Через несколько десятилетий город выползает из отведенных ему границ и начинает разрастаться, взбираясь по холмам или залезая в болота, теснясь внутри, сужая улицы и площади, рождая невероятную путаницу и тесноту переулков, сутолоку и вонь базаров, захламленность улиц и закоулков, скученность домов и хижин – благодатную почву для буйных пожаров, для опустошающих эпидемий.