Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

не упускать из виду окружающего нас с вами ландшафта. Зона рискованного земледелия выработала в нас особые черты характера. Она встроила в нас особую поведенческую матрицу, которую мы несём в себе на протяжении всей нашей жизни. Нас изменить, к сожалению, не удастся.

Он помолчал и добавил.

– Не удастся никогда, и никому.

После этих слов он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Я вижу, – сказал он – что мне следует развить свою мысль. Вы не против?

Я был не против.

– Но перед тем как начать, могу я попросить вас закрыть форточку? А то после прошлой ночи, у меня сильно болит спина.

Сказав это старик просительно посмотрел мне в глаза. Поднимаясь с нар я превозмогая боль, подумал о том, что, по-видимому, этому человеку приходилось в своей жизни часто унижаться. Вернувшись на свои нары я приготовился слушать.

– Позвольте мне за отправную точку нашей дискуссии, – Сиваш-Обраткин с явным удовольствием произнёс последнее слово – взять одну из ваших сентенций. Вы, мой юный друг, утверждаете, что в нашей отчизне бывали времена и пострашнее чем… – он не стал договаривать начатую фразу, а вместо ответа кивнул в сторону решётки.

Я в свою очередь вместо ответа кивнул.

– Я охотно согласился бы с вами, если бы не два обстоятельства – сказал Сиваш-Обраткин – первое обстоятельство заключается в том, что тот ужас, в котором мы вынуждены влачить своё существование, – это и есть апофеоз всех этих воскресений наших из небытий, так сказать. Вы извините мне подобную витиеватость слога, но в данном случае без неё никак не обойтись. Планка дискуссии, так сказать, обязывает соответствовать. Наше с вами отечество, как это ни грустно, по-настоящему так и не ощутило себя самим собою. Не пришло в само себя что ли, а потому в нём и не произошло того самого количественного накопления критического самоанализа, который бы позволил нам совершить качественный цивилизационный шаг вперёд.

Видя моё непонимание Сиваш-Обраткин взял с тумбочки кружку с остатками чая и сказал с терпеливой улыбкой.

– Позвольте проиллюстрировать вам свои слова.

Я кивнул.

– Если бы я вдруг возжелал наполнить эту кружку водой, мне пришлось бы выплеснуть весь чай из этой кружки. Только это позволило бы мне быть уверенным в том, что вода, которую я налью, будет чистой, в противном случае, чай разбавит воду, и вся затея окажется напрасной тратой сил. И главное, от подобных действий не выиграют не только ни чай, ни вода, которые случись им быть смешанными разве на что и пригодятся, так только на то, чтобы выплеснуть их в чью ни будь жирную харю. Ну хотя бы уважаемого Германа Фридриховича, с этими словами он улыбнулся как может улыбаться только человек позволивший себе не на долго посмотреть в лицо своему страху.

– И самое главное заключается в том, что от этого не выиграет и кружка, которая потеряет смысл своего существования, а именно быть вместилищем чая или если нет чая, то хотя бы чистой воды. Вы согласны со мной?

Я кивнул. С его логикой трудно было спорить.

– Нет, на старом нового не построишь, дорогой мой сосед. Это, уж простите, ребячество не более того. Гораздо меньшим ребячеством мне представляется иная идея. Она заключается в том, что если наш народ, хочет жить по-настоящему по-новому, он должен открыто отвергнуть старое. А для этого он должен этого “по-настоящему” возжелать всей душой. Понимаете? Не по принципу “плохо, хочу лучше”, а по принципу “сколько бы хорошего не было в этом плохом, хочу по-другому”. И возжелать этого он должен всей душой. Всей, без остатка. Именно всей, поверьте дорогой сосед. Я настаиваю на этом аспекте отнюдь не из любви к красному словцу. Это действительно очень важно. Ведь если в душе, наполненной желаниями к переменам, хотя бы на девяносто девять процентов, останется один процент согласия жить по-старому, он-то и станет той дырочкой в которую вытечет вся воля к переменам. Ибо перемены, дорогой мой сосед, – это труд. Тяжкий и упорный труд. И труд не только над окружающей действительностью, хотя и этот аспект не маловажен, ведь согласитесь, Алексей Иванович, нет смысла человеку заботиться о том в каком направлении ему надлежит плыть и каким стилем, если плыть придётся в серной кислоте. И всё же этот аспект отнюдь не самый главный. Главным аспектом, в данном случае, я бы предложил считать прежде всего труд над собой. Любой народ, желающий двинуться вперёд по истории, должен, прежде всего, ощутить себя народом, стать народом, если позволите ещё раз воспользоваться своей метафорой, он должен стать кружкой. Прочной настоящей кружкой! И только тогда разговор о субстанции, которая заполнит эту кружку, будет иметь смысл!

– Мы превратились, – продолжал он уже более спокойным тоном – в некое подобие полигона, только похуже тех, на которых испытывали, да и испытывают разные виды оружия. Какая-то неведомая сила не даёт нам остановиться, осознать опыт даже не прошедших поколений, нет, наш собственный опыт. Что-то не позволяет нам сделать выводы, так нам необходимые. Что-то не позволяет нам, как говорят брокеры, зафиксировать прибыль. Я уже говорил вам и повторю снова, есть только один способ зажить по-новому – это открыто отвергнуть старое. Мы, как вкладчики фальшивого банка в вязанных шапочках-петушках. Глупые и жадные, всегда хотим большего. Нет, чтобы остановиться и уйти домой с хорошей прибылью, и всю жизнь успокаивать себя тем, что удача не бывает вечной. Вместо этого мы дожидаемся, когда настанет тот самый заветный час, который и превратит нас в пресловутых обманутых вкладчиков.

Старик замолчал и устремил взгляд в пол. Словно собираясь мыслями.

– Мы, в каком-то смысле, – продолжал он – чем-то похожи на компьютер, который всё время перезагружаясь, вынужден вновь и вновь открывать для себя тот простой факт, что шестёрка таки меньше чем туз. А когда мы понимаем это наконец, именно на конец друг мой, ибо как правило только в конце жизни к нам и приходит всё то, что нужно обычно в начале, бывает уже поздно. Новые поколения уже подросли и уже стройными колоннами уходят мимо нас на взятие очередных мельниц, чтобы, как и всегда проиграть эти неизвестно кому и неизвестно кем затеянные бои. Не знаю, Алексей Иванович, понятно ли я объясняю, ведь вы в сущности ещё совсем молодой человек. Но всё же эти мысли я должен до вас донести. Я понял только здесь, что с таким трудом накопленная поколением память словно списывается куда-то так и не будучи востребованной. И потому мы вынуждены из века