В стальных грозах - Эрнст Юнгер

За те секунды, что я был без сознания, судьба настигла и маленького Шульца. Как я узнал позже, в ярости, заразившей и меня, он прыгнул в окоп, продолжая неистовствовать. Когда шотландец, уже отстегнувший ремень, увидел, в каком состоянии тот устремился на него, то поднял с земли кем-то брошенную винтовку и уложил Шульца смертельным выстрелом.

Я стоял, беседуя с Киусом, в завоеванном и наполненном гранатным чадом участке окопа. Мы обсуждали, как завладеть орудиями, которые должны были находиться неподалеку. «Ты ранен? У тебя из-под мундира течет кровь!» Действительно, я ощущал удивительную легкость и что-то влажное у себя на груди. Мы сорвали гимнастерку и обнаружили, что снаряд прошел сквозь грудную клетку прямо под Железным Крестом наискосок от сердца. Четко виднелось входное отверстие с правой стороны и выходное – с левой. Так как я перебегал через шоссе под острым углом слева направо, свой же принял меня за англичанина и выстрелил с расстояния в несколько шагов. Я сильно сердился на того, кто сорвал с меня шинель, тем не менее он, если можно так выразиться, хотел добра, и настоящая вина лежала на мне самом.

Киус наложил мне повязку и с трудом уговорил покинуть поле. Мы расстались, сказав друг другу единственное: «До встречи в Ганновере!».

Я выбрал себе спутника, разыскал на шоссе, все еще лежавшем под сильным обстрелом, свой планшет, который мой неизвестный радетель сорвал с меня вместе с английской шинелью и в котором хранился и мой дневник, и через окоп, где не прекращалась битва, отправился в тыл.

Наши боевые клики были столь мощными, что вражеская артиллерия развернула свои удары. На всем пространстве позади шоссе и над самим окопом лежал заградительный огонь редкой плотности. Поскольку мне вполне хватало моего ранения, то короткими перебежками от поперечины к поперечине я стал продвигаться в тыл.

Вдруг рядом со мной у края окопа раздался оглушительный грохот. Я получил удар в затылок и, потеряв сознание, упал ничком. Когда я очнулся, то обнаружил, что висел головой вниз, перекинувшись через салазки станкового пулемета и неподвижно глядя в пугающе быстро растущую красную лужу на дне окопа.

Кровь из раны так безудержно хлестала на землю, что я потерял всякую надежду. Однако мой спутник уверил меня, что мозг пока не виден, поэтому я встал и пошел дальше. Так я расквитался за свое легкомыслие, отправившись в бой без каски.

Несмотря на двойную потерю крови, я был сильно возбужден и, словно одержимый навязчивой идеей, заклинал каждого, кто мне попадался по дороге, бежать на передовую, чтобы принять участие в сражении. Вскоре мы ушли из зоны легких полевых орудий и замедлили свой бег, так как те единичные тяжелые осколки, которые еще падали, могли подстрелить разве что какого-нибудь бедолагу.

В Норейском ущелье я зашел на боевой пост бригады, доложил о себе генерал-майору Хебелю, отрапортовал ему о нашем успехе и попросил послать на помощь штурмующим подкрепление. Генерал сообщил мне, что на боевых постах я уже со вчерашнего дня числюсь мертвым. На этой войне такое бывало не раз. Вероятно, кто-то видел, как я во время штурма первого окопа упал вблизи той шрапнели, что ранила Хааке.

В Норее у самой дороги пылали сложенные высоким штабелем ящики с ручными гранатами. В смятении мы пробежали мимо. За деревней один шофер взял меня в свой пустой автомобиль для перевозки боеприпасов. Я крупно повздорил с командиром обоза, который хотел выбросить из машины двух раненых англичан, поддерживавших меня последнюю часть пути.

На шоссе Норей – Кеант царило необычайное оживление. Кто не видел этого, не может составить себе представления о нескончаемых, тянущихся друг за другом обозах – кормильцах великого наступления. За Кеантом сутолока возросла до фантастических размеров. Проходя мимо домика маленькой Жанны д'Арк, тягостно было видеть, что от него не осталось даже фундамента.

Я обратился к одному из офицеров службы военных сообщений, которого можно было узнать по белым повязкам; он посадил меня в легковой автомобиль, ехавший в полевой лазарет Соши-Коши. Нам часто приходилось ждать по полчаса, когда дорогу преграждали поставленные друг на друга машины и автомобили. Хотя врачей в операционной буквально лихорадило, хирург успел подивиться удачной форме моих ранений. Пуля, попавшая в голову, тоже прошла навылет, так что черепная коробка осталась цела. Гораздо болезненней самих ранений, которые я ощутил только как глухие удары, была их обработка, предпринятая санитаром, после того как врач с игривой элегантностью прощупал зондом оба простреленных канала. Обработка состояла в том, что мне, без мыла и тупым ножом, тщательно выбрили голову вокруг раны.

Отлично выспавшись за ночь, на следующее утро я был отправлен на сборный медицинский пункт в Кантен, где к своей радости встретил лейтенанта Шпренгера, которого не видел с начала штурма. Он был ранен артиллерийским снарядом в левое бедро. Здесь я нашел и свои вещи, – еще одно доказательство преданности Финке. После того как он потерял меня из виду, он был ранен на железнодорожной насыпи. Но прежде чем отправиться в лазарет и оттуда – в свою вестфальскую усадьбу, он не успокоился, пока не узнал, что вещи находятся в моих руках. И в этом вся его сущность; он был скорее не денщиком, а моим старым товарищем. Сколько раз, когда довольствие становилось скудным, я находил на своем столе кусок масла «от человека из роты, пожелавшего остаться неизвестным», но угадать его было легко. У него, как, например, у Халлера, не было авантюрной жилки, но он следовал за мной в бою, как один из древних вассалов, и рассматривал свою службу как заботу о моей персоне. Много лет спустя, уже после войны, он попросил у меня фотографию, «дабы рассказать внукам о своем лейтенанте». Я благодарен ему за возможность взглянуть на те дремлющие силы, которые народ поставляет войне в образе солдата ландвера.

После краткого пребывания в баварском лазарете Монтиньи меня погрузили в Дуэ на санитарный поезд и я поехал в Берлин. Там мое шестое двойное ранение за две недели зажило так же хорошо, как и все предыдущие. Неприятен был только непрерывный и резкий звон в ушах. В течение нескольких недель он становился все глуше и наконец стих совсем.

Лишь в Ганновере я узнал, что, как уже писал выше, во время рукопашной среди других моих знакомых погиб и маленький Шульц. Киус отделался безобидным ранением в живот. К сожалению, при этом разбилась и кассета, содержавшая целый ряд снимков штурма железнодорожной насыпи.

Кто наблюдал за нашей дружеской пирушкой в маленьком ганноверском кафе, на которой присутствовали и мой брат со своей контуженной рукой, и Бахманн со своим контуженным коленом, едва ли мог подумать, что мы расстались друг с другом две недели тому назад совсем под другую музыку, чем веселое хлопанье пробок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});