Генрих IV - Василий Балакин

Хотя блокада и не обеспечивалась с надлежащей строгостью (так, Живри за взятку в 45 тысяч экю пропустил через Шарантонский мост обоз с продовольствием), тем временем голод стал давать о себе знать, и беднейшие слои зароптали. Во избежание худшего 31 мая во время большой процессии у собора Нотр-Дам-де-Пари зачитали послание герцога Майенна населению Парижа, в коем сообщалось, что он находится в Перонне с большой армией, хорошо обеспеченной боеприпасами и продовольствием, и со дня на день прибудет на помощь осажденным. Эта духоподъемная новость приободрила тех, кому изменило мужество. Более того, испанский посол Мендоса объявил о раздаче хлеба беднякам. Однако не обошлось без насилия: многих горожан, заявлявших, что было бы лучше заключить мир с Генрихом, бросили в Сену. Спустя некоторое время арестовали прокурора Реньяра и его мнимых сообщников, заподозренных в измене. Недовольство населения нарастало, и контролируемый лигёрами Парижский парламент принял решение запретить под страхом смерти любому, какое бы общественное положение он ни занимал, вступать в переговоры с «королем Наваррским». Предписывалось неукоснительное исполнение распоряжений герцога Немура и его помощников.

Между тем хлеба катастрофически не хватало, хотя выпекали его не из чистой муки, а из смеси ее с овсяными отрубями. Герцогиня Монпансье подбросила оригинальную идею: собирать на кладбищах кости мертвецов, молоть их и из полученной таким способом «муки» печь хлеб. Правда, сама она не питалась подобной пищей, а отведавшие ее, как сообщает Пьер Л’Этуаль, долго еще потом хранивший кусок такого «хлеба», умирали. Чтобы хоть как-то приглушить недовольство, Мендоса раздал населению 50 тысяч экю и отдал в переплавку все свое столовое серебро, за исключением одной ложки. Проезжая по улицам Парижа в своей карете, он останавливался на перекрестках и пригоршнями бросал монеты несчастным, устраивавшим из-за них настоящую свалку. Наконец и это перестало помогать. Изголодавшиеся бедняки кричали, что им ни к чему его деньги — они нуждаются в хлебе. Городские власти созвали кюре и настоятелей монастырей и предложили им поделиться своими запасами, дабы облегчить положение бедных. Когда те начали препираться, было решено провести обыски, чтобы пустить обнаруженные излишки в свободную продажу. У иезуитов нашли в изобилии зерно, сухари, соленое мясо и овощи — продовольствие, которого им хватило бы по меньшей мере на год. То же самое было у капуцинов и монахов других конгрегаций. Комитет шестнадцати обязал духовенство раздавать бесплатные обеды окрестным беднякам, список которых им был вручен. Были реквизированы все кошки и собаки, которых варили в больших котлах и раздавали мясо страждущим. Однако и эти крайние меры не спасали положения. Тут и там на улицах можно было видеть трупы умерших от голода. Когда съели всех собак и кошек, принялись за крыс и мышей. Мясо ослов и лошадей продавалось по баснословным ценам. За неимением лучшего, некоторые ели траву, другие — свечное сало, а третьи жевали размоченную в воде кожу. Недостатка не было, как писал Пьер Л’Этуаль, лишь в лживых проповедях, коими потчевали изголодавшееся население, внушая ему, что лучше умереть с голоду и даже убить своих детей, которых нечем кормить, нежели признать королем еретика.

Расчет Генриха на то, что голод возьмет верх над фанатизмом, явно не оправдывался. Не возымели своего действия и его неоднократные обращения, воззвания к голодающим парижанам, равно как и артиллерийские обстрелы. Что было делать? Без Парижа он не мог считаться королем Франции, но как взять упрямый город? Уморить голодом всех его обитателей, чтобы потом беспрепятственно ступить на опустевшие улицы? Слишком жестоко? Но тогда будь милосерден, оставь католиков в покое, откажись от короны Франции, уйди в свой Беарн и предавайся там своей гугенотской ереси, будь «королем Наваррским», как его упорно называли лигёры. Однако такой оборот дела не устраивал Беарнца — ему хотелось быть именно королем Франции, чего бы это ни стоило. Мастер половинчатых решений, Генрих и на этот раз остался верен себе, решив быть «немножко милосердным» и тем самым, в сущности, продлевая тяготы и мучения гражданской войны. Он позволил, чтобы Париж покинули три тысячи изголодавшихся неимущих. Пропагандистский характер этого «акта милосердия» был очевиден: почему только три тысячи, а, скажем, не тридцать? От врагов «милосердный» Генрих благодарности все равно не дождался, зато его решительно осудили союзники, особенно королева Англии.

Как показали дальнейшие события, Париж был уже на грани капитуляции, и если бы действовать решительно и быстро, то победа была бы за роялистами, однако Генрих с поразительной безответственностью позволил ей ускользнуть. Наконец-то, после прибытия подкрепления имея достаточно сил для решающего штурма города, он дал втянуть себя в совершенно ненужные переговоры с лигёрами. Даже такому стратегу, как Беарнец, должно было быть понятно, что противник пытается выиграть время. Когда армия роялистов стояла уже у самых стен Парижа, а Немур спешно распорядился замуровать ворота Сен-Оноре, наиболее уязвимое место при штурме, предугадать исход битвы за город не составляло труда. Вся надежда осажденных, хотя и весьма слабая, была на скорое прибытие вспомогательной армии, обещанной герцогом Майенном. Поэтому-то Генеральный штаб Священной лиги и затеял переговоры с Генрихом, чтобы выиграть хотя бы несколько дней, а главное — избежать штурма города, против которого парижский гарнизон не устоял бы. Вступать в переговоры с практически поверженным противником накануне штурма, в успехе которого никто не сомневался, — кто еще способен был на такое, кроме Генриха IV Французского?

Он совершил огромную, непростительную ошибку (а вернее сказать — должностное преступление), предоставив противнику недельное перемирие. Представителей Лиги во главе с епископом Парижским, кардиналом Гонди, Генрих принял 6 августа в аббатстве Нотр-Дам-де-Шан. На обращение парижан, просивших умиротворения королевства, Генрих IV ответил длинной речью в манере, которая станет характерной для него с тех пор, как он взойдет на королевский трон Франции. Заверив их, что относится к ним как отец родной, он потребовал немедленного подчинения, но, чтобы продемонстрировать свое великодушие, позволил осажденным провести переговоры с Майенном, обещавшим в скором времени освободить их от осады. Король дал им неделю сроку на переговоры, но потребовал заложников, пообещав освободить их, если обязательства будут соблюдены, в противном случае пригрозил расправиться с ними.

Лигёры, как и следовало ожидать, прежде всего хотели выиграть время. Поскольку срок перемирия исчислялся со дня отбытия переговорщиков из Парижа, они под разными предлогами откладывали свой отъезд до 17 августа. Они знали, что герцог Майенн, уже находившийся в Мо, со дня на день ожидал прибытия герцога Пармского Алессандро Фарнезе с войском. Майенн, в отличие от Генриха не желавший о чем бы то ни было договариваться с противником, отклонил все его предложения по «умиротворению Франции», о чем Гонди и проинформировал короля 21 августа, еще до истечения отведенного недельного срока.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});