Больно не будет - Анатолий Афанасьев

— Могла бы, — с готовностью ответила девушка. — Конечно, могла бы. Но еще не полюбила. Я вижу, вас это мучит. Но вы потерпите, хороший мой!

Кременцов тупо боднул головой воздух, словно догоняя звуки отлетевших слов. Он с усилием встал.

— Прости, Кира! Пойдем. Я отдохнул.

Опять она легко шагала впереди, озорничая с Тубиком, что-то напевала, а он плелся за ней, пересиливая хрипы в груди, и почему-то знал, что идут они вместе последний раз. Знание это утешало его.

Озеро, как и в первый раз, открылось перед ними внезапно и пряно. Опрокинутый в чрево земли бездонный черный колодец, ограненный скалистыми берегами. Но были и перемены. По зеркальной глади, оторвавшись от берега, скользил игрушечный плотик, а на нем два черноголовых мальчугана лет по десяти. Один, в длинной фиолетовой рубахе, ловко управлялся с шестом. «Эх-уа!» — вопил он, погружая шест в воду и отталкиваясь, а его приятель, изображавший капитана, свирепо визжал: «Право руля! Пра-аво-о!»

— Очаровательно! — воскликнула Кира, смеясь. — Ах, маленькие разбойники, ведь они сейчас перевернутся.

Они перевернулись сразу, как только она это им предрекла. Мальчик ткнул шестом на глубину, не достал дна, неловко наклонился и рухнул в воду. Плотик встал дыбом, второй мальчик плавно соскользнул и скрылся в темной глубине, тут же вынырнул, отчаянно крича, заколотил по воде руками. Он явно не умел плавать. Все произошло так стремительно, что Кременцов и Кира замерли в оцепенении.

— Что же это?! — тоскливо сказал Тимофей Олегович.

Кира уже мчалась вниз по склону; ловко перепрыгивая с выступа на выступ, обгоняя ее, подвывая, скатился на берег Тубик. Не мешкая ни секунды, она ступила в воду и поплыла. Вода охватила ее упругим холодом, сдавила в тиски. Она хорошо плавала и не сомневалась, что легко вытащит негодников на берег, только бы тот, бултыхающийся, орущий, немного продержался. Она подумала, что обязательно навешает обоим шлепков и подзатыльников, они на всю жизнь запомнят этот урок.

Через минуту она была рядом, увидела перед собой перекошенное страхом личико, мальчик ухватился за край плотика, клацал зубами.

— Нико, Нико! — звал он.

Кира нырнула, открыла глаза — ничего не видно, антрацитовая темень и лед. Она кружилась на том месте, где мальчуган в последний раз всплывал, широко разводила руками, постепенно погружаясь, наконец зацепилась пальцами за живое. Покрепче захватила в горсть, потянула наверх. Вырвала из мрачной мути обмякшее, худенькое тельце, поволокла к плотику. Еще немного, чуть-чуть — ой, беда! Напружинясь, подняла мальчишку на руки, взвалила на плотик. Крикнула тому, второму:

— А ну и ты залезай, озорник!

Придерживала плот за край, пока тот вскарабкался. Он все кляцал зубами и тихонько, по-старушечьи постанывал. Кира выпрямилась в воде, осторожно толкнула плотик к берегу, придала ему ускорение. Ничего страшного, только бы мальчишку успеть откачать. До берега метров десять.

И тут в ее тело, поднимаясь от бедер, вошла железная спираль судороги. Свет дня со звоном перекувырнулся и померк. Почувствовала, как мгновенно онемели руки. Голова закружилась, как перед обмороком в квартире Кременцова. «Неужели?!» — подумала она, ложась на спину и пытаясь держатся на плаву. Солнце глянуло ей в глаза алым краешком из-за тучи. «Как просто! Как хорошо! — подумала она. Все чудовищнее раскручивалась в мозгу предобморочная карусель, нет воли ее остановить. — Надо посмотреть, как там дети!» С трудом перевалилась на бок — плотик отплыл уже порядочно, не достать рукой. Последнее, что она увидела наяву, была нахмуренная, озабоченная, лохматая морда Тубика, плывущего к ней, и сумеречная, растопыренная, огромная фигура Кременцова, бредущего, показалось ей, по небу.

Тимофей Олегович опустился на колени в мелкую воду и дико, клокочуще зарыдал.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Не прошло и двух дней, как наступило затоваривание. Новохатов, наловчившись, шлепал котят и кинозвезд со сверхъестественной скоростью.

— Ты будто для этой работы родился, — благосклонно пошутил Витька Долматов. Но, пошутив, призадумался. Призадумавшись, изрек: — Теперь чего, Григорий. В командировку я не раньше чем через месяц поеду. Придется часть товара сбыть на месте. Да и в деньжатах ощутима малая нужда.

— Где это на месте?

— С утречка завтра на Даниловский рынок мотанем.

Вечером Новохатов радостно сообщил Шурочке, что назавтра едет торговать на Даниловский рынок. Он принес ей в подарок образчик продукции — двух смеющихся котят. Шурочке котята понравились, она сказала, что они похожи на диснеевских гномиков, и посоветовала брать не меньше пяти рублей за штуку.

— Цены зависят от спроса, я полагаю, — глубокомысленно заметил Новохатов. Они пили чай на кухне.

— На такую красотищу спрос должен быть бешеный, — предположила Шурочка. Она одобряла все, чем занимался Новохатов, и вовсе была лишена предрассудков. Впервые Новохатову пришла в голову мысль, что ему будет, пожалуй, ее недоставать, когда она уедет.

— Интересно, как бы отнеслась к этому промыслу Кира? — сказал, Новохатов задумчиво.

— Гришенька, если тебе нужны деньги, ты можешь взять пока у меня.

— Ты мне лучше кепку купи.

— Какую кепку?

— Обыкновенную. Скоро дожди начнутся, а у меня нечем голову прикрыть. Старая вся пообтрепалась.

— Хорошо, родной, завтра же куплю тебе красивую замшевую кепку. Я видела такую недавно в магазине. У тебя какой размер?

— Раньше был пятьдесят девятый. Но последнее время, я замечаю, башка немного усохла. Надо мерить. Бери, чтобы не ошибиться, пятьдесят шестой.

— Ты шутишь и улыбаешься. Это хороший знак.

— Я сам чувствую, что хороший.

В начале седьмого утра Долматов за ним зашел и даже кофе не дал выпить. Оказывается, на рынок надо было являться спозаранку. Уже одетый, Новохатов заглянул в комнату. Шурочка из постели помахала ему сонной рукой.

— Запомни, милый! Не дешевле пятерика!

— Кто это там у тебя? — полюбопытствовал на улице Долматов.

— Сожительница.

— А-а. Не боишься ее в квартире одну оставлять?

— Почему?

— Ну как же. У меня приятеля вот так обчистили под нуль. Тоже привел к себе и оставил-то на полчасика, за пивом смотался. Вернулся — ни телевизора нет, ни стенки польской, ни шмоток. Даже перину с собой прихватила, во какая попалась. Вещичек, конечно, не жалко, это дело наживное, но у него своя баба в отпуске была. Приехала — квартира голая. Конечно, сильно переживала. А потом он еще два месяца у венеролога лечился. Но это еще не все. Он, приятель мой, на почве нервного потрясения запил горькую. По пьянке попал под машину, обе ноги ему отдавило и печенку сплющило. Теперь он инвалид первой группы. Это я тебе, Гриня, в предостережение говорю. Ты парень доверчивый, глупый, вроде как я был в молодости, тем более холостой, можно считать.

— Не возвращаться же? — ответил Новохатов. Они подошли к метро.

— Нет, это надо было сразу делать. Надо было ее как-то невзначай отправить. Возвращаться — это обидеть человека можно. Вдруг она честная?

Художественную продукцию Долматов нес в большом клетчатом чемодане немецкого производства. Новохатову он дал хозяйственную сумку, где были упакованы образцовые экземпляры. На рынке он поставил Новохатова в сторонке у входа, а сам налегке, целеустремленный и бодрый, отправился искать оптовика. Новохатов закурил, с любопытством наблюдал за утренней рыночной колготней. Тут было много необычного. Подъезжали грузовики, покрытые брезентом, газики, некоторые, погудев, въезжали в распахнувшиеся перед ними ворота, другие стыковались у турникетов. Из них выходили водители, краснощекие, здоровенные мужики, и начинали прохаживаться с рассеянным видом. «Жигулята» и «Волги» во множестве скопились поодаль. Туда-сюда сновали женщины деревенского обличья, укутанные до бровей в серые шерстяные платки. Мелькали непонятные личности с бегающими, хитрыми и внимательными, как уколы ножа, взглядами. Один такой лет сорока приблизился к Новохатову и спросил, стоя боком, сквозь зубы:

— У тебя чего, парень?

— Иди, иди, — ответил Новохатов, не желая без ведома Долматова вступать в какие-либо контакты. Над всем этим мельтешеньем, как-то поверх всего, витал деловой, озабоченный и с каким-то явно криминальным оттенком гомон: жу-жу-жу! Шло общее таинственное действо, направляемое невидимой рукой, чуть тревожное и волнующее.

Долматов вернулся в сопровождении тщедушного, корявенького мужичонки неопределенного возраста, одетого в замызганную кожаную куртку и ватные штаны, заправленные в валенки с галошами. Если это был оптовик, то вид у него был шаромыжный и свойский.

— Это кто? — он ткнул пальцем в Новохатова.

— Кореш мой, не боись.

— Мне, Витя, бояться нечего. Я при разрешенном допуске. Ничего противоречивого не делаю.

— Твой допуск до первого шмона, — уверил его Долматов. — Липа твой допуск. И сам ты, дядя, обнаглел. — Обернулся к Новохатову: — Во жила, за такой товар по два рубля дает. Всегда по два с полтиной, а теперь по два.