Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

Зрители громко восхищались красотою искусственной рощи, стараясь, чтобы звук их голоса донёсся до слуха императора. Цезония сияла, довольная делом своих рук. Гай, сидя в привычном мраморном кресле в императорской ложе, склонился к уху жены:

— Как называется комедия?

— «Козлоногие сатиры».

— Кто автор? — насмешливо шевельнув бровью, спросил Калигула.

— Я! — ответила Цезония с видом человека, который напрашивается на похвалу и одновременно показывает, насколько он скромен.

— Сейчас посмотрим, — Гай махнул жезлом, подавая знак начинать.

Актёр Мнестер присел на край сцены, пробежался пальцами по струнам кифары и запел, придавая голосу соблазнительную мягкость:

В роще священной жили дриады,В прохладных ручьях плескались наяды,Нимфы грустили, играя на лирахПесню о козлоногих сатирах.

Цезония одобряюще кивала в такт пению. Незатейливые стихи сочинила она сама, музыку к ним подобрал Мнестер.

В каждом дереве было устроено дупло, достаточно большое, чтобы в него мог пролезть подросток. Под звуки кифары оттуда грациозно выбирались полуодетые девушки с пышными венками на распущенных волосах. Изображая тоскующих нимф и наяд, они кружились в танце, протягивали руки к поющему Мнестеру и в изнеможении закатывали глаза. Короткие, не доходящие до колен, туники танцовщиц заставили зрителей мужского пола затаить дыхание.

Девушки некоторое время бродили по сцене, повторяя на все лады песню о сатирах. Порою то у одной, то у другой сползала с плеча туника, обнажая грудь.

— Зрелище занятное, но весьма однообразное, — скучая, заметил Гай.

— Подожди, — неуловимо улыбнулась Цезония. — Сейчас начнётся самая захватывающая часть.

Мальчики, наряжённые фавнами, задули в свирели. С лёгким стуком открылось отверстие, через которое на арену обычно выпускают диких животных. Из отверстия шумной толпой выбежали молодые мужчины — козлоногие сатиры, столь страстно призываемые нимфами. Они были почти полностью обнажены. Ведь не считать же одеждою венки с рогами и шкуры, обвязанные вокруг голеней и призванные изображать козлиные ноги!

Сатиры дико хохотали, гонялись за нимфами, кривлялись и прыгали, непристойно расставляя ноги. Калигула веселился, наблюдая за их ужимками.

— Откуда они взялись?

— Это — преторианцы, — с лукавой улыбкой ответила Цезония. — Я отобрала для комедии самых красивых и бесстыжих.

— Наши матроны поблагодарят тебя! — заметил Гай. — Эти козлоногие сатиры намного привлекательнее их старых, обрюзгших мужей.

Гай посмотрел на женщин, занимавших верхние ряды. И впрямь, на лице у некоторых матрон отразилось вожделение. Они с неприкрытым удовольствием разглядывали мужские тела, смазанные для блеска оливковым маслом. Другие смущённо отворачивались или с преувеличенным вниманием разглядывали собственные сандалии.

В императорской ложе, немного позади кресла Калигулы, сидел дядя Клавдий. Он недавно женился в третий раз. Валерии Мессалине исполнилось пятнадцать накануне свадьбы. Она сидела рядом со стареющим мужем, изумлённо приоткрыв рот и разглядывая сатиров. Клавдий ежеминутно оборачивался к девушке. То заботливо поправлял покрывало, то предлагал ей печенье из своей корзинки. Он был счастлив.

Калигула игриво подмигнул юной дядиной жене:

— Тебе нравятся сатиры?

Мессалина испуганно моргнула. Девушке стало стыдно: неужели заметён тот интерес, с каким она разглядывала обнажённых мужчин? Вместо ответа она опустила глаза. Гай Цезарь забавлялся её смущением и не собирался оставлять в покое.

— Скажи, благородная Мессалина, — Гай склонился к ней так близко, что почти коснулся носом нежной щеки. — Они значительно красивее Клавдия, не так ли? Представляю моего толстого дядю голым! — Калигула захохотал.

Неопытная, не привыкшая к игривым шуткам девушка смутилась ещё сильнее. Она молча взяла под руку Клавдия и прижалась к нему, ища защиты. Но большие темно-карие глаза Мессалины неожиданно сказали Гаю правду: да, ей нравятся молодые, стройные, мускулистые мужчины! Её, пятнадцатилетнюю, выдали замуж за сорокадевятилетнего Клавдия. Он добр, он ласков и спокоен. Но ложиться с ним в постель, терпеть еженощно тяжесть рыхлого тела ей невмоготу. О, если бы Клавдий внешне был похож на одного из сатиров, или хотя бы на своего племянника Гая!

Калигула уловил тоскливый призыв, промелькнувший в глазах девочки, и взволновался. Ему захотелось привлечь к себе Мессалину, поцеловать и открыть ей утончённый и грубый мир плотской любви. Тёмный пушок над верхней губой девушки свидетельствовал о том, что в ней таится скрытый огонь.

— Твоя новая жена — вулкан, готовый к извержению, — не отводя глаз от Мессалины, заметил он Клавдию.

Клавдий испугался: мало ли что взбредёт в голову Гаю! Император любит уводить в опочивальню чужих жён и, вернувшись полчаса спустя, рассказывать о том, понравилась ему матрона или нет. Мужьям одинаково стыдно и когда Гай Цезарь ругает их супруг за холодность, и когда хвалит за страстность. Вспомнив об этом, Клавдий крепче прижал к себе своё сокровище, свою маленькую Мессалину.

— Гай Цезарь! — сильно заикаясь, произнёс он. — Позволь сообщить тебе радостную новость: моя жена ждёт ребёнка!

— Неужели? — удивился Гай, недоверчиво разглядывая худощавое, почти невесомое тело девушки.

— Да, — тихо подтвердила Мессалина и положила на живот узкую ладонь. Калигула впервые услышал её голос — низкий, грудной, голос взрослой женщины, прячущийся в теле полуребенка.

Он потерял интерес к девушке, подумав про себя: «Я — не Август. Мне не нравятся женщины, беременные от другого мужчины».

Гай снова заинтересовался разыгрываемой комедией. Козлоногие сатиры резвились, дав полную силу воображению. Они хватали нимф за оголившиеся части тела и развязно вихлялись, подражая движениям любви.

Лица зрителей блестели, покрывшись мелкими каплями пота. Смешанные чувства овладели всеми. С одной стороны — отвращение; с другой — мерзкое любопытство, живущее в каждом. Отвращение гнало прочь, любопытство заставляло сидеть на месте. К любопытству добавлялся ещё и страх. Патриции сидели, не смея пошевелиться.

Сценой для козлоногих сатиров постепенно стал весь цирк. Они бесстыдно скакали по скамьям, вырывали из рук патрициев корзинки с угощением и швыряли сладости им же в лицо. Наиздевавшись вволю над мужчинами, сатиры перебрались выше — к скамьям, которые занимали матроны. На глазах ошеломлённых мужей, не смеющих возмутиться в присутствии императора, сатиры трясли обнажёнными телесами перед женщинами. И каждый мог убедиться воочию, насколько они возбуждены той ролью, которую Цезония им поручила сыграть.

Живая цепь, составленная из вооружённых преторианцев, отделила патрициев от их жён. Это тоже оказалось зараннее продуманной частью комедии. Козлоногие сатиры, убедившись в том, что ревнивые мужья их не достанут, набросились на матрон. Они бегали за визжащими женщинами, валили их на скамьи или в проход между сидениями и овладевали ими на глазах бессильно злящихся супругов.

Какое восхищение сверкнуло в зелёных глазах Калигулы! Как чувственно дрогнули тонкие губы! Гай обнял Цезонию и заявил ей во всеуслышание:

— Твоя комедия — великолепна! Я велю почаще разыгрывать «Козлоногих сатиров». Это куда занятнее «Царя Эдипа» и прочих греческих сочинений, принятых в наших театрах! Не правда ли, дядя Клавдий? — спросил он, повернувшись вполоборота.

— Конечно, Гай, если тебе так угодно, — поспешно закивал Клавдий. — Сатиры выглядят очень убедительно.

Калигула насмешливо оскалился:

— Я разрешаю тебе сыграть сатира на следующем представлении!

— Что ты, Гай! — покраснел бедный Клавдий. — Я не обладаю актёрскими способностями.

— Может, предпочитаешь роль нимфы? — высокомерно подмигнул дяде Гай и отвернулся.

Клавдий долго и мучительно подыскивал ответ, который понравился бы Калигуле. К счастью, племянник занялся Цезонией: громко и подробно расписывал ей, чем именно они займутся, вернувшись во дворец.

«Какое безобразие — эта комедия! — подумал Клавдий. — Глупая бессмысленная песенка, сочинённая Цезонией и распеваемая женоподобным Мнестером лучше „Царя Эдипа“?! Кто сошёл с ума: Гай, весь Рим, или я сам?»

Он покрепче обнял Мессалину и прикрыл ей лицо краем тоги.

— Не смотри на эту мерзость, любовь моя, — прошептал тихо, чтобы не услышал Калигула.

Девушка послушно кивнула. Мать научила её повиноваться мужу. Но, слегка отодвинувшись, она одним глазом тайком следила за сатирами — молодыми, бесстыжими, сильными, горячими, совершенно непохожими на старого добродушного Клавдия.

* * *

Чем безобразнее, извращённее, безумнее становились дни — тем мучительнее тянулись ночи.

Гаю по-прежнему мерещились призраки. Теперь он привык к ним. Не пугался как прежде, не лез в страхе под ложе, а говорил с ними, как некогда — с живыми людьми. Когда появлялся старый Тиберий, Калигула жаловался ему на непокорных патрициев и вечно живущий на грани бунта плебс. С Макроном он беседовал, как со старым другом. Объяснял бывшему префекту, что сожалеет о его смерти, но пошёл на это ради собственного спокойствия. И вздыхал тяжело: друзей, подобных Макрону, он больше не нашёл. Хитрому лису, Ироду Агриппе, далеко до Макрона.