Лагуна фламинго - София Каспари

«Он будет изучать юриспруденцию? — изумленно подумала Мина. — Индеец собирается изучать юриспруденцию?»

Она никак не могла оправиться от изумления. Похоже, ее мать тоже была удивлена — это было заметно по выражению ее лица.

В ходе разговора они узнали, что мать Пако белая, а отец — метис. Оба жили в имении Тре-Лома неподалеку от Тукумана. Насколько поняла Мина, Виктория, мать Пако, была хозяйкой Ла-Дульче, которым управлял Эдуард. Пако собирался связать свое будущее не с работой в имениях, а с защитой прав индейцев в Аргентине. Он с нетерпением ждал, когда начнется его практика в адвокатской конторе.

Тем вечером Мина никак не могла уснуть, думая о Пако и о его планах. Вначале его идеи показались ей безумными — какие-то фантазии, да и только, — но его решимость, безусловно, впечатляла. Пако не так просто было сбить с толку. И этим он подавал пример другим.

Иногда, стоя перед зеркалом, Аннелия видела, как ее отражение расплывается, а вместо него появляется жуткое видение — лицо, залитое кровью, с зияющей раной на лбу. Когда это произошло в первый раз, она закричала так громко, что Мина бросилась ей на помощь — и успела вовремя, подхватив лишившуюся чувств мать.

Конечно, Аннелия не могла рассказать Мине, что произошло. Мина не знала и не должна была узнать о том, что сделала ее мать.

Теперь видение вновь настигло женщину. Она крепко зажмурилась. Оно должно было отступить! Аннелия не хотела это видеть! Не хотела видеть окровавленное лицо Филиппа. «Убийца! Схватите эту убийцу и повесьте ее!»

«Я сделала это ради Мины, — говорила себе Аннелия. — И за это Господь будет судить меня, когда настанет время. Но только не сейчас. Вначале я должна добиться счастья для моей малышки».

Женщина медленно открыла глаза. Из зеркала на нее смотрело ее же отражение. Аннелия вздохнула и взяла с комода филигранную серебряную цепочку с кулоном в виде бабочки. Раз уж мужчина дарит такое ее дочери, то он наверняка влюблен в нее, правда?

Аннелия подняла цепочку и приложила ее к своему декольте. Украшение ей очень шло. Женщина вздохнула.

Она ничего не сказала, когда Мина, вся вспотевшая и растрепанная, словно мальчишка, вернулась с конной прогулки вместе с Пако Сантосом. Аннелия наполнила ванну, добавив в воду эфирные масла, вымыла дочери волосы, расчесала их и заплела в косу, уложив локоны в сложную прическу.

Затем она достала пакет, который Эдуард вручил ей утром. Всякий раз, уезжая в город, он покупал там что-нибудь в подарок. Аннелия всякий раз отказывалась его принимать, но Эдуард настаивал. Ему нравилось, что его гостьи красуются в изящных платьях.

Аннелия открыла пакет. Шелковое платье оказалось нежно-зеленым. Оно прекрасно подойдет к волосам Мины и цвету ее кожи. Эдуард купил его в калле Флорида, у Ленхен, своей сестры. Как и платье для Аннелии. Но, конечно, ей никогда не выглядеть так же роскошно, как выглядит ее дочь.

Тем вечером Аннелия затянула Мину в корсет, так что девушка даже запротестовала, окропила вырез духами и надела ей на шею цепочку. Мать и дочь молча постояли рядом, глядя на себя в зеркало.

Тем вечером, когда они спустились к ужину, Эдуард мельком посмотрел на декольте Мины, но в его взгляде не было и тени вожделения. Аннелия не понимала, почему он так себя ведет. Если он равнодушен к Мине, то почему так щедро ее одаривает?

Затем Аннелия обратила внимание на Пако Сантоса. На следующее утро юноша собирался уезжать в Буэнос-Айрес. Он тоже приоделся: дорожная одежда сменилась костюмом, который был юноше к лицу. Пако подошел к Аннелии и вежливо ее поприветствовал. Мина упрекнула мать в столь сдержанном отношении к этому юноше, но Аннелия ничего не могла с собой поделать. Все новое она вначале воспринимала как опасность. Слишком много бед случилось в ее жизни. «Если бы мне не приходилось постоянно следить за тем, чтобы Мина угождала Эдуарду, мы могли бы чувствовать себя настоящей семьей», — подумала Аннелия.

Вначале она была разочарована упрямством дочери, но потом смирилась. Может, сейчас Мина и сердится на нее, но придет время, и дочь еще скажет ей спасибо. Жизнь предоставила им обеим шанс, и Аннелия была полна решимости им воспользоваться.

Апрельские дожди и холодные ветра, поднимавшиеся в пампасах осенью, знаменовали завершение летней засухи. Начиналось время hierra — скот сгоняли в стадо, а затем на некоторых животных набрасывали лассо и оттаскивали их в сторону. Их валили на землю, связывали и тщательно клеймили эмблемой Ла-Дульче. Быков еще и кастрировали, и отрезанные яйца бросали псам. Мине пришлось привыкнуть к этому пугающему зрелищу. Ей было больно смотреть в испуганные глаза несчастных животных.

Время hierra завершалось пышным праздником — с вкусной едой, спиртным, танцами, пением и состязаниями в метании лассо и boleadoras.

Но жизнь в имении представляла собой не только смену тяжелого труда и отдыха. Иногда и в Ла-Дульче случались беды. Через два дня после окончания hierra лошадь одного из старших работников споткнулась, попав копытом в нору vizcacha — похожего на зайца грызуна. Всадник упал и сломал себе шею. Несколько дней спустя один из слуг напоролся на собственный нож и умер на месте.

Жизнь и смерть шли по пампасам рука об руку.

Глава 6

Герман Блум уже работал не на Дальбергов, а на Мейнеров, в 1877 году основавших в селении фабрику по производству товаров из кожи. Хотя сельское хозяйство и животноводство из года в год приносили все больше дохода жителям этого региона, в особенности за счет благоприятных возможностей транспортировки товаров на кораблях, Блуму работа на земле не принесла удачи.

Ирмелинда остановилась перед дагерротипом Германа. Снимок был сделан на Рождество, и женщина повесила его на стену над фотографией своего старшего сына, его жены и детей. Тут не было дагерротипа Франка, и это было тяжело вдвойне, ведь теперь Герман наконец-то поверил ей. «Франк — наш сын. Я был идиотом. Нельзя мне было прислушиваться к тому, что говорили Амборны». Тогда Ирмелинда широко открыла глаза: «Так ты мне веришь?» — «Я никогда не должен был в тебе сомневаться».

Женщина взглянула на комод и старые часы. В дальнем углу, между окном и дверью в бывшую детскую, стояла красивая железная печь. С тех пор как Герман устроился на фабрику, дела в доме пошли на лад. «Но сердце все так же болит», — подумала Ирмелинда.

Какой-то звук у двери отвлек ее от размышлений.

Она выглянула наружу, удивляясь тому, что кто-то пришел к ней в гости в столь поздний час, и испуганно вскрикнула: