Короли рая - Ричард Нелл

class="p1">Если кто-то из убийц-в-черном был ранен при налете, такие люди прятали его и, пока лечили раны, кормили его и выхаживали вдали от любопытных глаз. За их верность и поддержку «щитам» было разрешено помогать с выбором будущих жертв.

«Они столь же ответственны? – задавалась иногда вопросом Дала. – Их тоже вознаградят за их деяния?»

Число погибших росло и достигло сотни, а возможно, и больше – Бирмун и его главные приверженцы потеряли счет убийствам. Дала была изнурена и счастлива от стольких ночей, проведенных в его постели; ее обязанности на подворье возникали и таяли в ее мозгу подобно снам, другие девушки с их мелкими жестокостями – ничто, помноженное на ничто. Дни размывались от уроков и рутинных дел, пока она ждала закат, и даже ночи слились в единый поток познания любви и удовольствия с Бирмуном.

А затем осталось две недели до выпускной церемонии. Лето почти миновало; страну пепла охватили осень, страда и сезон штормов, пока дни всё укорачивались. Избалованные девчонки подворья кутались в толстые слои шерсти, и Дала старалась никак не реагировать, когда они дрожали и хныкали. К ней не подходили, ее не включали ни в какие обсуждения иерархии либо того, как будет проходить испытание жрицы. А затем, во время стирки на берегу Божьей реки, подручная Табайи – «Кэт» – наконец пришла и попросила о встрече.

– Ты мне нужен, – выдохнула Дала, прокравшись в боковую дверь «ночных людей» и перешагивая через мужчин в отключке, сгрудившихся на грязном дереве пола.

Бирмун моргнул, посмотрел ей в глаза и встал со своих мехов, потягиваясь и прикрывая свои крепкие мускулы мешковатой тканью. Он пристегнул ножи к своим икрам и предплечьям так же буднично, как надевал сапоги.

– Говори, – сказал он, – и дело сделано.

От его тона Дала мгновенно расслабилась.

Он меня не подведет. Он никогда меня не подведет.

Дала провела пальцем по его щеке, зная, что он увидит любовь, которую она к нему питает.

– Собери нескольких мужчин. – Она встретилась с ним взглядом. – Только храбрейших – самых верных. – И в этот миг она испытала трепет страха или, может, предвкушения: все ее труды и усилия стремительно близились к завершению.

Ее воин кивнул, но промолчал, гордо выпрямив спину – живой образ героя из легенд.

– И, Бирмун, – сказала она, – захватите ваши маски.

17

423 год Г. Э.

Эгиль, сын Хиллеви, проснулся в похмелье и одиночестве. Он смутно вспомнил, как пел и играл, а мужчины, с которыми он путешествовал, наливали ему вино и подбрасывали дрова в костер. Теперь он встал осторожно, как свойственно часто пьющим людям, следя за положением своих нутра и глаз и стараясь дышать ровно. Похоже, он продрых допоздна. Когда рассвело, его спутники – шайка бродячих батраков – протрезвели и разошлись дальше, на поиски работы в зажиточных северных землях.

– Дерьмо, – сказал он, вообще-то лишь слегка обеспокоенный, безуспешно пробуя вспомнить, на какой он стороне Спирали. Так или иначе, он побредет к Северу, пока не наткнется на камни и щебень, а затем вдоль них, пока не наткнется на город. Скальда привечают где угодно.

Он сощурил воспаленные глаза и собрал свои пожитки, усмехнувшись, когда осознал, что спутники даже не ограбили его. Кожаные сумки остались нетронутыми, а лук и лира – там, где он их положил, так что Эгиль присвистнул и приготовился идти, позволив тихим вопросам простонародья, вроде «где» и «почему», исчезнуть как обычно.

Затем он посмотрел вверх. Небо вихрилось бело-серыми облаками, поглотившими каждую частичку голубого цвета и полностью закрывшими солнце. Эгиль моргнул и снова взглянул на глушь вокруг, безуспешно пытаясь придумать иной способ определения Севера. Оглядел стоянку – не подстегнет ли какой ориентир его память. Поискал глазами следы бывших спутников, но увидел лишь куцую траву и камень, да и все равно не знал, ушли ли они строго на Север.

– Дерьмо, – повторил он, в этот раз чуть громче и с чуточку большей тревогой.

Он решил, что мог бы подождать, пока небо не прояснится, но в такую погоду черт его знает, когда это будет. К тому же винный бурдюк он осушил полностью, а мех с водой – почти; у него много твердых галет, но ему нужен городок или подворье с колодцем, иначе он умрет от жажды.

Эх, делать нечего. Не стоит беспокойства.

Он пожал плечами, выбрал то же направление, куда дул прохладный ветер, и пошел.

Уже стояла осень, и Эгилю казалось, что лето издохло вскоре после зарождения. Промозглая темнота наступала часами раньше, чем даже месяц назад, а холод на Юге и в Поясе был чудовищной тварью, созданной изо льда, снега и ветра, и ни один здравомыслящий муж не бросал ей вызов.

Даже звери дикой природы либо зарывались под теплый слой почвы, либо убегали, либо – при наличии крыльев – улетали прочь, и годовой цикл Эгиля выглядел почти так же. Он обходил страну пепла по мере смены сезонов, прячась в северной норе из меха, вина и, если повезет, мяса до самой оттепели. Он закутывался в добротные соболя и кожу, шерсть и сукно, от плаща до сапог, – и все же ненавидел холод.

На ходу Эгиль насвистывал и даже пел, если хотелось. Тонкий вой ветерка, стрекотание сверчков, одинокие крики койотов – для него это все звучало как музыка, и он мог удерживать мелодию в своем уме годами, если облекал ее в слова или перебирал пальцами по струнам.

Но сейчас на это нет времени. Скоро я найду сельские угодья, если только не повернул на Юг.

Будь это чертов Юг, тут попадались бы деревья или же пустынные скалистые холмы в еще большем количестве, пригодные лишь овцам, козам или беззубым деревенщинам, которые их никогда не покидали.

Скальд нахмурился при этой мысли и отчитал себя. Юг был не так уж плох. Тамошние бабы могли глазами дать понять мужику, что хотят его, а их сожители меж тем бродили в пустошах дни, а то и недели кряду. Иные, несомненно, растили детей Эгиля.

Однако сейчас подобные воспоминания были бесполезны. Выбросив из головы всё, кроме песни, он переставлял ноги, все утро шагая вверх и вниз по доброй сотне поросших травой холмов; каждый новый горизонт приносил искру надежды, вскоре угасавшую. Ни разу Эгиль не увидел дороги.

Когда око Волуса в небе отвернулось и начало свой ненавистный спуск, он понял: другие люди могли бы усомниться в себе – могли повернуть обратно, изменить направление или занервничать. Эгиль только глотал остатки воды и не сбавлял темпа. К вечеру