40 австралийских новелл - Вэнс Палмер

Двенадцать месяцев прошли относительно спокойно. Элизия становилась все красивее и красивее и могла уже соперничать с Авалоном. Наступательные планы сестер иссякли, близнецы перешли на окопную войну и только следили за выставочными стендами друг друга. При таком положении дел борьба в основном велась искусными руками садовников. Иган тоже проникся духом вражды и отстаивал сад Терезы с таким же рвением, как я сад Изабел.

Мы участвовали в каждой выставке садоводств от Коулфилда до Фрэнкстона, от Брайтона до Дэнденонга. Мы демонстрировали все, что можно. Друг с другом мы не разговаривали, но, когда жюри принимало решение, один из нас либо самодовольно ухмылялся, стоя возле своей вазы, либо прогуливался, бросая на другого косые презрительные взгляды. Другие садовники начали поговаривать о заговоре между нами, потому что благодаря нашему профессиональному умению и взаимной ненависти мы с Иганом стали непобедимы. Если проигрывал один, другой неизменно одерживал победу.

Терезе посчастливилось — она нашла человека себе по сердцу, такого же неукротимого и изобретательного. Она тянула за собой Игана, как Изабел тянула меня. Под влиянием соперничества сестер мы забыли про все, что связывало нас. Победить во что бы то ни стало — и для меня и для Игана стало делом чести. Мы начали шпионить друг за другом, завистливо высматривая, как расцветают цветы, предназначенные для выставки. Будь у Игана хоть искра юмора, я бы тоже не стал относиться серьезно к драке двух сестер. Но изо дня в день я смотрел на его кислое лицо, и оно действовало мне на нервы. Из‑за Игана я совсем перестал замечать смешную сторону этой цветочной баталии. Я и ему приписывал то же непреклонное высокомерие, каким отличалась его хозяйка, а к Изабел стал относиться с симпатией, я почти полюбил ее. Изабел все еще была женственной, стройной, говорила со мной ласково. Упрямства в ней было не меньше, чем в сестре, но мягкой улыбкой она обезоруживала меня, а от ее вида оскорбленной добродетели во мне, как в каждом настоящем мужчине, просыпался проклятый инстинкт защиты слабого пола. Мрачно бродила Изабел среди буйного цветения своего роскошного сада. Иногда я видел, как она неподвижно стоит в конце дорожки, задумчиво уставившись на разделяющий сады забор. Возле забора стоял скрытый кустарником ящик. К нему вела узкая дорожка, протоптанная через бордюр. Я не видел ни разу, чтобы Изабел подошла к ящику, но я не отодвигал его и не перекапывал тропинку. Я ясно представлял себе, как, томимая одиночеством, вечером или ранним утром она встает на ящик и смотрит, что творится по другую сторону изгороди.

Мне же ящик был ни к чему. Привстав на цыпочки, я мог оглядеть весь сад, и вид Терезы, расхаживающей среди своих цветов, как генерал среди солдат, приводил меня в бешенство. Я вспоминал ее последние слова: «Я предпочла бы не обсуждать этого, Джонстон». Я смаковал слова, которые смогу ей сказать и скажу в свое время.

Изабел, должно быть, уловила перемену во мне, потому что прежние официальные отношения хозяйки и служащего изменились. Теперь во время утреннего и послеобеденного чая она выносила на подносе два прибора и звала меня на веранду, где под сенью вьющихся роз стоял простой деревянный стол. Она никогда не упоминала имени Терезы, но весь наш разговор хитроумно вился вокруг взаимной неприязни к Авалону. В эти дни я разглядел, до чего довела Изабел ссора с сестрой. Мрачное настроение, угнетавшее ее изо дня в день, наложило на лицо Изабел сетку морщин. Лоб обрамляла седина. Изабел часто вздыхала, а темные круги под ее усталыми грустными глазами говорили о том, что спит она плохо. В ее грязных, с въевшейся землей пальцах серебряная ложечка или хрупкий китайский фарфор выглядели странно и нелепо. Угощение Изабел не доставляло мне удовольствия, потому что чай был всегда плохо заварен, а кекс черствый. Судя по этим и некоторым другим признакам, я заключил, что у нее начались финансовые затруднения, и она вынуждена экономить на хозяйстве. Обычно она оставляла открытой входную дверь, и, заглянув как‑то в холл, я увидел, что он стал похож на сарай для угля. Во всех комнатах, кроме двух, шторы были опущены, так что весь дом, не считая спальни и кухни, был погружен в глубокую темноту. Оттуда веяло пылью и запахом старья. Я старался предугадать, чем все это кончится. А пока что я перестал смеяться над ссорой двух дур, потому что два дурака тоже включились в борьбу.

Неожиданно, словно сестры испугались затянувшегося затишья, началась война сорняков.

В один чудесный весенний день я вскопал северный бордюр Элизии, а спустя месяц на нем взошел такой густой щавель, какого не сыщешь ни в одном приличном саду. Непосвященным я должен пояснить, что щавель разрастается от корней так же хорошо, как и от семян. Выройте крепкий куст щавеля, разрубите его корень на шесть частей, заройте их на глубину в шесть дюймов, и в положенное время вы получите не менее пяти новых мощных ростков.

Удовольствуйся Иган — или Тереза — одной горстью семян, я бы просто вырвал сорняк и забыл об этом. Но он либо она явно переборщили. Щавель лез отовсюду. Видимо, они забросили семена до того, как я перекопал бордюр, и я сам способствовал урожаю. Щедрая мать — природа, как бы плодовита она ни была, все‑таки ничего не делает так продуманно — это‑то и возбудило во мне подозрение. Значит, Иган!

Я слышал, как он работал по другую сторону забора, и после минутного размышления я стал на нижнюю перекладину забора и заглянул в соседний сад.

— Много у вас еще щавеля, Иган? — сурово спросил я.

Он кисло улыбнулся, в первый раз на его неподвижном худом лице мелькнула растерянность.

— А осоки у вас много?

— Какое мне дело до нее?

— А мне до щавеля. Будем считать, что мы ни о чем не говорили! — он стряхнул с граблей горстку сизых побегов. — Уже пять недель я вожусь с этой гадостью. Может, она к нам сама залетела?

Неужели Изабел?

— Она не от нас, — сказал я, оберегая честь своей хозяйки.

— Быть может, — Иган упрямо выпятил нижнюю губу. — Щавель тоже не от нас.

Спорить было явно бесполезно. Немного нужно было воображения, чтобы представить, что теперь произойдет. Словно ракеты, Авалон и Элизия вместе взмыли ввысь, достигли своего зенита и ринулись в бездну. Я всегда гордился своим искусством; эти сады значили для меня больше, чем просто поле битвы двух завистливых сестер.

— Будь ты проклят, варвар! — крикнул я Игану.

— А ты грязная скотина! Сам начал… — отпарировал он.

Когда я слез с забора, Изабел подозвала меня с веранды.

— Он говорит, что мы забрасываем к ним сорную траву, — сказал я, внимательно наблюдая за ней.

— Мы? Надеюсь, вы этого не делали, Джонстон?

— Я — нет, мисс Изабел.

— Вы подозреваете меня?

Увы, я подозревал, но ее наглость на мгновение сбила меня с толку.

— Они считают, что кто‑то из нас сделал это. Даю слово, это не я.

— Значит, не мы.

— А они нам за это набросали щавеля.

— Я сказала, мы не виноваты. Покажите‑ка, где этот щавель.

Мы вместе мрачно глядели на незваных пришельцев.

— Осоку им могли завезти с навозом, — сказал я, чтобы дать понять, что готов ей помочь. Я по — прежнему не верил Изабел, но она с таким видом смотрела на щавель, что мне стало жаль ее.

Мы слышали, как усердно копал Иган по ту сторону забора.

— Но ведь щавель‑то мы не завезли с навозом, Джонстон! — Изабел сурово поджала тонкие губы. Права она была или нет, но она явно решила мстить. Небывалое волнение охватило меня; скажи она хоть слово в тот момент, я перемахнул бы через забор и война стала бы настоящей.

— Нет, мисс Изабел, с навозом он не мог попасть.

— Это плохой сорняк, Джонстон.

— Я знаю и похуже.

— О! Например?

— Оксалии. У меня есть сад в Сант — Килда, они весь его заполонили. Каждую пятницу я выпалываю их по целому ведру.

— Вы их жжете, конечно?

— Жег… до сих пор…

Наши глаза встретились. Теперь она улыбалась тихой, зловещей улыбкой. Это была уже не та Изабел, которая говорила со мной пять минут назад. Я понял — я продаю свою душу черту.

— Надеюсь, я могу положиться на вас, Джонстон. Вы сделаете все, что нужно?

Она могла положиться на меня, так же как Тереза могла положиться на Игана.

Начали мы со щавеля, осоки и оксалий, но, как всегда бывает в столкновениях между людьми, каждая сторона неустанно искала нового и более мощного оружия. Мы с Иганом разбирались в сорняках не хуже, чем в георгинах, и скоро ни в чем не повинные Авалон и Элизия превратились в свалки для всех сорняков с других наших садов. Обычно мы вручали их сестрам, и как только мы уезжали и спускалась ночная тень, они забрасывали сорняки друг другу за изгородь. Каждый день, словно приговоренные, несущие на себе свою плаху, мы приближались к садам сестер с туго набитыми мешками. И при этом все еще могли без улыбки смотреть друг на друга. В какой же тупости мы увязли! Мы размахивали своими мешками с таким выражением, будто хотели сказать друг другу: «Вот тут‑то тебе и конец!» Презрительно сплюнув на разделяющую нас лужайку, мы надменно шествовали к калиткам, сжав губы и задрав нос, словно совершали что‑то необычайно героическое. Теперь мне смешно, но тогда я слишком втянулся в эту мерзкую свару, чтобы видеть ее потешную сторону.