Шериф - Дмитрий Сафонов

— Не знаю.

— И я — тоже.

Шериф скривился, будто у него страшно разболелась голова. Он не мог найти выхода. Проще всего было прыгнуть в свой уазик, врубить фары и носиться по городку до тех пор, пока не найдет этого… Микки. Или — Петю… Но что делать дальше?

Да, он справился с ним однажды. Только… Он об этом никому не говорил, даже Тамбовцеву: справился потому, что тот сам позволил себя убить. Теперь Шериф не сомневался, что позволил не случайно. Вряд ли это повторится, «судьба никому не дает второго шанса» — любимая присказка его отца вертелась в голове, как заезженная пластинка. Отец обычно говорил так, когда ему удавалось встать раньше матери, подоить корову и потом пропить молоко. В этом смысле батя был мужик что надо: своих шансов он никогда не упускал.

Это проклятое свечение в штольне… Ему казалось, что проблему можно решить с помощью динамита. Взорвать, завалить, ЗАПЕЧАТАТЬ эту чертову штольню! Чтобы оттуда никто не выбрался. Прежде всего — тот, чье странное тело они с Тамбовцевым скинули в зияющее жерло десять лет назад.

Но… Оказалось, что он уже здесь. Он все время был здесь, опасный и молчаливый. Затаился среди людей, лежал рядом, как мина замедленного действия. Как отсроченное ПРОКЛЯТИЕ.

Шериф чувствовал себя паршиво. Видит, бог, если бы не Тамбовцев, он бы, наверное, забился в угол и расплакался, как мальчик. От страха и отчаяния. От ощущения собственного бессилия. Это пугало его гораздо больше, чем даже мысль о смерти.

В этот момент, стоя рядом с трупом Ирины, земной женщины, открывшей дорогу неведомому ЗЛУ, он понял, что уже не в силах ему противостоять. Потому что однажды переступил черту и сам стал его частью.

Но выход все же был. Он чувствовал это: выход был где-то рядом. Найти его — вот то последнее, что он может сделать.

Шериф заставил себя успокоиться. Опустил глаза и увидел острые носы потрепанных ковбойских сапог. Ему вдруг стало весело. Он улыбнулся. Потом хихикнул.

Веселье, взявшееся невесть откуда, накатывало на него безудержной волной. Шериф засмеялся, сначала тихо, потом все громче и громче. Теперь он уже хохотал, переводя взгляд со своих сапог на стоптанные полуботинки Тамбовцева. Он держался за живот правой рукой, а левой — утирал слезы, катившиеся градом по осунувшимся, но все же красным, как им и положено быть у Шерифа, обветренным щекам.

Тамбовцев не мог взять в толк, в чем причина неожиданного веселья? Но смех Шерифа был так заразителен, что он тоже не удержался: заколыхал налитым животом, пухлые, с сиреневыми прожилками, щеки задрожали. Только он хватался не за живот, а за сердце. Хохотал и коротко, по-бабьи, взвизгивал: «Ой, не могу! Ты меня уморишь, Кирюшка! Ой, не могу!»

— Я вот что думаю, Николаич… — с трудом выдавил из себя Баженов в перерыве между приступами смеха. — Не в этих ли баретках нас будут хоронить?

Эта мысль показалась обоим настолько забавной, что они, не сговариваясь, одновременно грянули новым взрывом хохота и смеялись долго, очень долго, до тех пор, пока слезы на глазах не высохли сами собой.

* * *

Светлана Михайловна Рубинова спала очень чутко. Можно сказать, она совсем не спала. Объясняла это «женскими делами», мол, у нее до сих пор приливы и отливы и все такое прочее, хотя эти беды миновали ее уже десять лет назад. Но она по-прежнему считала, что находится в «стадии длительного угасания», и регулярно наведывалась к Тамбовцеву с настойчивыми просьбами «хоть чем-нибудь помочь». Тамбовцев с неизменным спокойствием прописывал ей валерьянку и, как всегда, советовал махнуть стопочку перед сном. Рубинова поджимала тонкие губы и уходила, рассерженная. «Этот старый осел не может понять всех тонкостей моего организма», — жаловалась она мужу. Рубинов привычно соглашался: да, мол, не может. На то он и старый осел.

Он торопился отвернуться к стене и поскорее уснуть, чтобы не слышать недовольного сопения жены, в бессонные ночи ее посещали такие буйные фантазии, каких он и в юности не мог припомнить, не то чтобы реализовать. Ему, как человеку с заслуженной стенокардией, полезнее было спать. Что он и делал, доводя жену до исступления густым раскатистым храпом.

Эта ночь ничем не отличалась от остальных: Рубинова выпила тройную дозу валерьянки, махнула стопочку, и все равно — сна не было ни в одном глазу.

Рубинов же храпел на зависть кузнечным мехам — так, словно и валерьянка и стопочка достались ему, а не болезной жене.

Внезапно чуткое ухо Светланы Михайловны уловило звук разбитого стекла. Она без промедления толкнула супруга в широкую спину.

Рубинов ответил особенно громким всхрапом и пукнул.

Светлана Михайловна брезгливо поморщилась и толкнула мужа сильнее.

— А? Что? — Владимир Сергеевич перекатился на спину, придавив тщедушное тело жены.

— Пусти! Пусти, дурак! — прошипела она, отталкивая массивного Рубинова: стокилограммовый рубеж он перешагнул еще в сорок два и с тех пор уверенно двигался вперед, отвечая на упреки жены: «Забьешь меня к Рождеству. И подашь на стол с зеленью во рту и оливками вместо глаз».

— Что, Света? Что случилось?

— Кто-то разбил стекло. Там, внизу, в магазине. Он отмахнулся:

— Да брось ты. Кто туда полезет? — Он снова повернулся на бок и приготовился продолжить «маленькую ночную серенаду для носоглотки с оркестром». Его партия была главной.

— Чего бросать? — Острый локоть вонзился Рубинову между лопаток. — Встань, иди посмотри.

— Утром, Света, утром посмотрю, — сладко причмокивая, отозвался Рубинов.

— Иди сейчас, — не унималась супруга. Рубинов ответил невнятным бульканьем.

Ничего, Светлана Михайловна знала, что нужно делать. Она приподнялась на локте и острыми зубами впилась мужу в загривок. Она знала, что это средство — самое действенное.

Рубинов громко охнул и сел на кровати. Сон моментально прошел.

— Ну, чего тебе надо? — Если и была в его тоне доброжелательность, то самую малость. Уловить эту малость могла только жена.

— Стекло внизу разбили, — терпеливо повторила она. — Иди посмотри.

Рубинов по инерции зевнул. Поднял руку, почесал под мышкой. Полосатая пижама делала его похожим на особо опасного преступника, приговоренного к расстрелу.

Он пригладил седые волосы, редкими пучками торчавшие над крупными оттопыренными ушами. Нащупал под кроватью успевшие остыть шлепанцы.

— Ну, чего сидишь? Иди быстрее.

— Сейчас.

Он тщательно почесался: везде, где только доставали руки. Пупок, и область под ним пока еще были в пределах Досягаемости.

— Иди быстрее, тюлень чертов! — Рубинова пнула пяткой в широкую поясницу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});