Времена года - Арпад Тири

ладно? Повернись немного, чтобы мне было легче. Не горюй, вот придем в Тапольцу, купим бутылку палинки и разопьем там же, в поезде... Идет? Ты ведь любитель...

В дверях церкви худой медик-унтер в очках помог снять со спины Петера труп Телеки и положил его на свободный мешок, набитый соломой.

— Жив еще? — равнодушно спрашивает унтер.

Петер молча безнадежно машет рукой, что это значит, понять нельзя.

В церкви перед изваянием святого Антала горят тонкие бледные свечи. Петер плетется мимо изваяния и становится на колени у двух свечек. Медленными движениями руки вытирает с лица грязь, потом поднимает глаза к лику святого и крестится.

Он начинает шептать слова молитвы, которую выучил еще в детстве, но, так и не дошептав до конца, бессильно падает на пол.

Петер подходит к своему дому, останавливается у калитки.

Ему кажется, что весь мир вокруг неподвижен, что он видит все это во сне. Растерянный, покорный, сгорбившийся, ждет он хоть какого-то признака движения на длинной крутой улице, но в домах под плоскими, почерневшими от дыма крышами не чувствуется никаких признаков жизни.

Он дома. Он пришел домой, сгорбленный, с искусанной вшами грудью, но он дома.

И лишь спустя несколько минут из открытого окна доносится одинокий тоненький голосок. Он заметил, что около соседнего дома двое ребятишек роются среди золы и отбросов. У верхнего колодца стоит женщина в платке.

Небо ясное, чистое. Тучи скрылись.

Петер неловко топчется у калитки, постепенно осваиваясь с окружающим.

Перед калиткой, как и раньше, канавка, после дождя в ней всегда набирается вода.

Зеленый деревянный ящик для писем все так же висит на кривой акации.

Все по-старому, все на своем месте.

Петер стоит у калитки, боясь войти. «Невероятно! — думает он. — Куда девался бородатый ефрейтор? Где блиндаж? Где Андраш Телеки? Где церковь с двумя куполами? И где командир батареи? Куда девалось все?»

Он осматривается. Улица снова опустела, будто вымерла. Женщине надоело качать воду из высохшего колодца, дети убежали во двор. Село лежит перед ним неподвижное и равнодушное.

Петер протягивает руку к щеколде, но не дотрагивается до нее. Он боится, что все это сон; стоит дотронуться до ржавого железа — и оно рассыплется в прах.

С нижнего конца улицы доносится протяжный крик.

Петер вздрагивает, снова оглядывается и судорожным движением, словно боясь опоздать, одергивает помятый френч, застегивается, перебрасывает через плечо сумку, проводит рукой по лицу, словно отгоняет сомнения.

Калитку он оставляет открытой. Сгорбившись, плетется, еле переставляя ноги, по тенистой веранде, идет, как на рапорт к командиру дивизии.

Открывает дверь кухни и останавливается на пороге. В нос ударяет запах еды, глаза с трудом привыкают к полутьме.

Вероника сидит на низком стульчике около плиты, как раз напротив двери. Руки ее мирно покоятся на коленях. Вот она наклоняется вперед, кротким, удивленным взглядом смотрит на стоящего на пороге мужчину. Она сидит на стуле так же, как сидела всегда. Наверное, все это время сидела и до самого вечера смотрела на обшарпанную деревянную дверь, через которую на рассвете ушел ее Петер на фронт.

Глаза Петера постепенно привыкают к царящему на кухне полумраку. Он смотрит на жену.

Проходит всего одна минута. А может, и того меньше.

Душа его раздавлена грузом воспоминаний. Ранним утром год назад он впервые понял, что для него все потеряно. В розовых лучах зари на постели лежала Вероника. Она была сонная и теплая. А на столе повестка. Теперь все это позади, в одной общей куче воспоминаний. Буйные выходки в молодости, первый неловкий поцелуй под церковным колоколом, скромная свадьба и ужасное бегство под пулями и минами...

Все слилось воедино. Может быть, он и домой-то пришел, чтобы пережить всю свою жизнь заново.

Петер переступает с ноги на ногу.

Вероника смотрит на него, смотрит на темную фигуру в пролете двери. Тень вошедшего протянулась через кухню до самой стены.

Сначала она узнает очертания фигуры мужа и только потом угловатые черты лица.

Наконец до нее доходит... В лице ее что-то дрогнуло. Равнодушный взгляд смягчился, в глазах мелькнуло удивленное смущение. Она хочет встать с места и не может. Не понимает, что случилось с ногами, ведь они всегда ее слушались.

Трепетное, стыдливое молчание нарушается хриплым возгласом:

— Вероника!..

Вероника вскакивает и тут же падает на грудь мужу.

Крепко прижавшись друг к другу, они долго стоят у двери.

Оба молчат. Молчат и слушают тишину.

Муж осторожно гладит густые волосы жены, касается ее спины, плеч, груди. Вероника молча отдается ласке. Она счастлива. Ее кожа сладостной дрожью отвечает на прикосновение его рук. Она тихо плачет.

Проходят минуты, Петер разжимает руки. Вероника бежит к плите, из-под крышки кастрюли вырывается пар. Склоняется над кастрюлей, лицо обдает горячим паром, но она этого не замечает.

Вероника боится. Ее страшат и узкие полоски врывающегося в окно света, и полка у рукомойника, и горячий взгляд мужа.

Она подбегает к двери, закрывает ее, прислоняется к ней спиной. Может быть, у нее мелькает безумная мысль, что Петер снова может уйти на фронт.

— Сейчас я сделаю тебе яичницу... потом сбегаю к Аннуш за вином, — говорит она дрожащим голосом.

Взгляд ее падает на ноги мужа, на его грязные стоптанные башмаки, в которых он неуклюже топчется но кухне.

Петер молча кивает головой. Его движения неторопливы, он как бы заново узнает окружающие предметы. Он ходит по кухне, потом ложится на лавку у окна, заложив под голову руки. Он доволен, так как все нашел таким же, каким оставил год назад.

Петер ждет, когда в окно постучат соседи. Напрасное ожидание. Почему-то никто не приходит.

Он смотрит на потолочную балку, она и в прошлом году была такой же. Неужели все осталось таким же, как год назад, когда он ушел из дому? И Вероника? И два хольда каменистой земли? И родственники в Халапе? И старые надежды? И жалобы соседей? И длинные вечера у топящейся печи?

Он лежит на лавке и не знает, что ему теперь надо делать. А в действительности ему хочется запрыгать от радости, ощупать стены, обежать вокруг дома. И больше всего ему хочется обнять Веронику и целовать, целовать...

Но все вокруг кажется каким-то пустым, чужим и ненужным.

Целый год он жил рядом со смертью и грустил по дому. Он привык к этому, а здесь все ему кажется непривычным.

Вероника разбивает яйца, кладет на сковородку смалец, потихоньку, словно боится, как бы муж не заметил, с нежностью посматривает на