Черная капелла. Детективная история о заговоре против Гитлера - Том Дункель

в штабе абвера. Перед уходом домой он заглянул в кабинет Донаньи и забрал кое-что из шкафа — то, что пропустил Рёдер и что не должно было попасть в чужие руки.

В карман Остер опустил ключ от сейфа на военной базе Цоссен, где хранились тайные и чрезвычайно опасные «Хроники позора» Ганса фон Донаньи.

46

Нечто очень плохое

Пятого апреля Марию фон Ведемейер мучили плохие предчувствия. Она только приступила к учебе на медсестру в больнице Ганновера, города, расположенного в 290 километрах к западу от Берлина. В дневнике она записала: «Не случилось ли что-то? Боюсь, как бы не было беды!»[643]

Через две недели она узнала, что 5 апреля действительно произошло нечто очень плохое: в тот день были арестованы Дитрих и его зять. Об этом Марии сообщил ее дядя[644]. Бонхёфферы ничего не скрывали и не пытались как-то защититься. Просто Мария еще не вошла в семейный круг. Для родителей Дитриха она пока была совершенно посторонним человеком — пастор не рассказал о помолвке ни братьям, ни сестрам.

Узнав, что случилось с ее женихом, Мария настояла на прекращении романтического расставания и на официальной помолвке. Мать уступила. Тюрьма станет достаточно серьезным испытанием для их любви. Мария взяла инициативу в свои руки и обратилась к Бонхёфферам[645]. Паула тепло ей ответила и отправила своей будущей невестке восемь фотографий сына. Седьмого мая Мария написала Дитриху в тюрьму Тегель («Дорогой, любимый Дитрих…») и сообщила, что вскоре собирается навестить его родителей. Каждую ночь разговаривает с его фотографиями, представляя, что говорит с ним самим, и рассказывает «все то», чего нельзя написать в письме, потому что ее письма «читают чужие люди»[646]. Разумеется, она имела в виду тюремных цензоров и Манфреда Рёдера.

От писем Марии Бонхёффера охватила тоска по дому. Очень трудно принять, что твой мир съежился до размеров камеры. Он записал на двух листках неожиданно пришедшие в голову мысли — это была настоящая душевная буря: «Оторванность от людей. От работы. От прошлого. От будущего. От брака. От Бога… Неудовлетворенность. Напряжение. Нетерпение. Тоска. Скука… Самоубийство, не из-за осознания вины, но потому что фактически я уже мертв… Преодоление в молитве»[647].

Пастор пытался относиться к заключению философски, и вера его поддерживала. «Теперь я понимаю, и с каждым днем это понимание все яснее, насколько была хороша моя жизнь с вами, — писал он родителям (единственным, с кем Бонхёферру разрешали поддерживать связь). — Теперь мне приходится самому делать то, чему я учил других в проповедях и книгах»[648].

В рутине он находил определенное утешение. Подъем в шесть утра. Ужин в четыре часа дня. В восемь вечера выключается свет. Он категорически не хотел валяться в постели без дела. Каждый день просматривал нацистскую газету Völkischer Beobachter — даже искаженные пропагандой новости лучше, чем их полное отсутствие. Вдобавок к получасовой прогулке в тюремном дворе он еще три часа выполнял какие-то упражнения в камере. Еще больше времени пастор тратил на упражнения для разума. Он начал писать большое эссе о «чувстве времени»[649]. Он продолжал писать книгу об этике. Он снова и снова перечитывал Библию, погружался в романы любимых писателей XIX века, Адальберта Штифтера и Иеремии Готхельфа, изучал «Историю христианской филантропии», а также три тома избранных эссе о Лютеранской церкви.

Визиты Гарольда Пёльхау тоже стали частью рутины. В Тегеле он был приписан как раз к корпусу 3. К Бонхёфферу он заходил почти ежедневно, главным образом для содержательной беседы[650].

Что другие узники могли знать об «Истории христианской филантропии»? Кто еще мог понять темную сторону служения Пёльхау, эмоциональную тяжесть исповедования приговоренных к смерти? Интеллектуальный обмен был поразителен. Иногда Пёльхау казалось, что они меняются местами — что он заключенный, а Дитрих Бонхёффер пастор корпуса 3.

В Тегеле у Бонхёффера имелись и другие союзники. Некоторые гражданские охранники втайне противостояли нацистской партии. В середине мая 1943 года Эберхард Бетге женился на семнадцатилетней племяннице Бонхёффера, Ренате Шлейхер. Конечно же, если бы не заключение, пастор Бонхёффер провел бы церемонию лично, но увы, он мог присутствовать на торжестве лишь мысленно. Он написал свадебную проповедь. Один из охранников, с которым пастор подружился, переправил листки с проповедью Карлу Бонхёфферу. К сожалению, тот не успел передать их Бетге вовремя — а ведь это могло стать истинным благословением.

«Жена да прилепится к мужу своему, — писал Бонхёффер в той проповеди. — Место, куда Господь поставил жену, — это дом ее мужа»[651]. Такова была традиционная, консервативная христианская концепция брака, но прежде чем заключить брак благочестивому будущему мужу стоило бы задуматься о том, что им будет управлять очень самостоятельная невеста.

Кристину Донаньи освободили 30 апреля — Карл Бонхёффер попросил об услуге своего высокопоставленного знакомого. Ее муж и брат Дитрих остались в заключении. И Йозеф Мюллер тоже, но он словно растворился в Моабитской тюрьме — связи с ним не было. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Еда была отвратительной («Зачастую в супе невозможно найти даже следов мяса», — жаловался Бонхёффер), а порции мизерны[652]. Грязные камеры были переполнены. Тревога нарастала. В таких условиях даже здоровый человек быстро сдаст.

Бонхёфферу было всего тридцать семь лет, но у него быстро развился ревматизм. Донаньи страдал от тромбофлебита, и состояние его быстро ухудшалось. Манфред Рёдер не допускал к нему кардиохирурга и друга семьи Бонхёффер Фердинанда Зауэрбруха. Донаньи приходилось тяжелее всех. Условия его содержания в Моабите были более суровыми, чем у Бонхёффера в Тегеле. Охранники относились к нему ужасно. Прогулки запрещены. Рёдер гораздо дольше лишал его сигарет, письменных принадлежностей и любых книг, за исключением Библии. Он конфисковал все заметки Донаньи относительно собственного дела и возможной защиты. Допросы велись почти непрерывно. Рёдер угрожал вернуть Кристину Донаньи в тюрьму, передать дело Ганса «на рассмотрение Гитлеру» и даже намекал, что его могут убить в тюрьме. Рёдер перешел все мыслимые границы, и Донаньи подал жалобу в военный суд.

В определенной степени Донаньи понимал, что сам виноват в своей судьбе. Они с Бонхёффером знали, что подвергают себя и своих родных опасности. Они не раз обсуждали арест и разработали план: Бонхёффер