Неугасимый огонь (СИ) - Евгений Токтаев

Аристомен посмеивался и милосердно утешал купца, что мол, это удача, "сегодня я, а завтра ты", "приходи ещё, отыграешься".

Тот чуть волосы на голове не рвал от огорчения. Хозяин участливо предложил проводить купца домой. Тот высокомерно отмахнулся. Лишь возницу попросил, сказал, что сам сейчас едва до первого угла доедет.

Возница, тоже из прислуги питейного дома, слегка хлестанул коней. Колесница нехотя тронулась, удаляясь по улице в сторону Большого Рынка. Оглянувшись, Эфраим скосил глаза на дверь забегаловки, притворно сплюнул. Ночь скрыла его ухмыляющееся лицо.

Итак, задание господина архиграмматика выполнено, теперь следует заняться тем, ради чего Эфраим предложил Эвмену свои услуги.

Аристомен вцепился в ножны мёртвой хваткой. После ухода Эфраима он выдержал мучительную паузу, опустошив ещё кувшин пива. Сходил до ветра, не расставаясь с мечом, чем вызвал смех товарищей, весело подтрунивавших над ним. Теперь у него в голове сидела одна мысль: "Не отобрали бы хопеш".

Вроде, не должны. Согласно указу Ранефера, ему дозволялось носить короткий меч-сепед. Не для обороны (это совсем ни к чему в столице, тем более, вблизи от Ипет-Сут), а как признак статуса.

Не отобрали. Эллин прошёл во дворец, добрался до своей комнаты и рухнул на постель без сил. Сердце готово было выскочить из груди.

Постоянно находясь при царской канцелярии, он знал в лицо всех проводников и землеописателей. Цепкая память не подвела и в этот раз. Эфраима он опознал с первого взгляда, хотя тот сейчас выглядел не очень похоже на того проводника, что повёл царский отряд в поход на варваров Антиливана. Эвмен не прогадал, сделав ставку на память лазутчика, это позволило обойтись без пароля, который всё равно нельзя было сообщить.

Аристомен внимательно осмотрел приобретение, вытряхнул из ножен тонкую золотую пластинку с отверстиями без каких-либо пометок. Отверстия были пробиты через равные промежутки.

Ещё нашлись две полоски папируса. На одной было написано стихотворение. Совсем не складное, но весьма причудливое. Каждое слово в нём начиналось с новой буквы. Буквы шли не по порядку, а вразнобой. На другой стороне было написано:

"Ставь точки в тексте от первой буквы. Запомни и сожги".

Это и дураку ясно. Аристомен прочитал стихотворение несколько раз. Оно было смешное, бранное. Такие легче всего запоминаются.

Не имея линейки, понять систему в точках, разбросанных по письму, будет невозможно. Имея линейку, но, не зная ключа, не зная, какое отверстие какую букву означает -- тоже. А передавать послания можно не только точками или проколами на папирусе, но и узелками на нитке через определённые промежутки. Собственно, линейка Энея для того и предназначалась. Спрятать нитку в футляре с письмом -- легче лёгкого.

Вторая записка содержала краткие указания о тайниках и связных. Аристомен усмехнулся. Похоже, в Уасите скоро появится постоянный торговый дом -- "Хурритские ткани".

Эллин с улыбкой наблюдал, как пляшущее пламя лампады с еле различимым треском пожирает папирус.

* * *

Цапон не ошибся. Всего два дня прошло с тех пор, как купец отдал прошение Хранителю, дежурившему у входа в Дом Маат, указав в свитке прозвище, род занятий и своё временное обиталище. И вот, на втором рассвете, к лавке Эфраима-Дагона примчалась колесница Хранителей Трона. Колесничий вызвал торговца и вручил ему с поклоном (как к важному человеку отнеслись) папирус-приглашение.

Рехмира-Иосаф действительно оказался весьма красив лицом (по мнению соплеменников Эфраима, уж точно). Он принял посетителя на открытой террасе Дома Маат. Учтиво предложил гостю вино и закуски.

-- Рад приветить тебя, достойный мореход и собиратель сказаний, прозванный Дагоном! Да будет жизнь твоя вечной!

Дело, из-за которого Эфраим искал встречи с Иосафом, касалось слишком важных вещей и потому не терпело лжи. Иудей решил с порога прекратить игры, тем более, что Рехмира принял его наедине.

-- Умоляю тебя, высокородный Иосаф, названный в веках "Прекрасным", да хранит тебя Господь, прости меня за ложь! Да, я торговец, но не из фенех или яхмади! Я иудей, именем Эфраим, потомок народа, что ныне зовётся хабиру. Твоего народа, наидостойнейший. По воле Господа я преодолел бездну времён вместе с войском Александра, и проделал большой путь, чтобы увидеть тебя, ибо ныне во власти твоей благоденствие народа твоего!

Если сии слова и удивили Иосафа, виду он не подал, лишь молчал некоторое время, воспринимая их смысл. После чего заговорил на языке хабиру с акцентом, свойственном древнему священному Кадошу, языку старейших свитков.

-- Что ж, мир тебе, почтенный Эфрахим. Боюсь, я должен огорчить тебя. Ты причислил меня к народу хабиру, но сам я считаю себя ремту. Не по крови, но по сердцу. А до благоденствия народа хабиру мне, признаться, нет никакого дела.

-- П-почему? -- оторопев, пробормотал Эфраим.

-- А за что мне любить народ сей? Кого из них? Нынешнего князя Равахима, который хотел убить меня, всего лишь за то, что моё горькое предсказание ему сбылось? Или почтеннейшего торговца Иуду, который уговорил княжича продать меня в рабство, а золото поделить, ибо и со мной расправятся, и всем будет выгода? А они назывались моими братьями!

-- Мне известно это, ибо память о сём бесчестии сохранилась в веках, равно, как и о твоей красоте и великодушии, достойнейший Иосаф! -- Эфраим сочувственно закивал, -- ты ведь простил...

-- Хм... -- Рехмира, улыбнувшись, перебил торговца, -- боюсь разочаровать тебя, почтеннейший книжник. Легенды грядущего преувеличили моё великодушие. Не возненавидел, но и не простил. У ремту есть хорошая мудрость, о том, что прощать можно всё, кроме предательства. И ещё одна, из Исповеди, о том, что нельзя осквернять Ка ненавистью к брату своему. Так кто народ мой? Те, кто возжелал убить, а потом обрёк на участь невольника? Или те, кто не только даровали свободу, ибо вовсе не приемлют рабства, но и признали равным, без тени высокомерия, одели в золото, возвысили. Всего лишь оценив разум и дар Прекраснейшей?

Эфраим не нашёлся, что ответить. Мысли его скакали, как белки по ветвям кедра. Рехмира продолжал:

-- К тому же, не забывай, что я принял священную и Истинную веру ремту, незыблемый Миропорядок Маат. Да, народ хабиру по-своему чтит Амена Триединого, поклоняясь Именам Светил, соблюдает основные заповеди Исповеди Отрицания. И уже за это достоин уважения. Но, вместе с тем, они поклоняются и тварям Дуата, а от кровавых жертв их пришлось отучать хопешем.

Эфраим машинально взял в руки кубок, отпил вина. Он не знал, что теперь говорить. В голове всё перепуталось. Рехмира поинтересовался сам:

-- Однако, ты заинтриговал меня. Никак не ожидал, что в Реке Вечности сохранится память обо мне, не как о слуге и соратнике Величайшего Менхеперра. Сохранится моё прежнее имя, которым я не назывался уже восемь лет. Любопытство не чуждо мне и я буду признателен тебе, если ты поведаешь, за какие дела помнят меня люди.

Эфраим воспылал, но мысленно одёрнул себя и медленно, тщательно подбирая слова, заговорил, пересказывая повесть об Иосафе Прекрасном, толкователе снов, его злоключениях и возвышении,

Иногда сановник отчего-то мрачнел, иногда, вероятно, обнаружив очередную "неточность", еле сдерживал смех. Он поправлял Эфраима, а тот делал пометку на папирусе (по знаку Рехмира слуга принёс письменные принадлежности). Тёмные глаза сановника пронзали Эфраима насквозь, как пара кинжалов. Наконец, часа через два, Иосаф молвил:

-- Довольно. Благодарю тебя.

-- Это я должен благодарить тебя, достойнейший Ио... Рехмира, ибо ты помог мне отделить истину от вымысла, записать правдивые сведения о наших древностях!

-- Ваши предания льстят мне. Грубо льстят, -- сказал Рехмира и пояснил, -- я вовсе не прославлен, как прорицатель, хотя мне действительно удавалось предвидеть... много зла. И я не правая рука Величайшего[124], даже в Доме Маат не вхожу в число Местоблюстителей Скипетра Ириса.

Некоторое время они молчали. Иосаф, погруженный в свои мысли, смотрел словно бы сквозь Эфраима.

Иудей решился нарушить молчание.

-- Прости, достойнейший, но я пришёл не только за тем, чтобы узнать из первых уст правду о древних временах. Я хотел предупредить тебя...

-- О чём?

-- При тебе народ твой жил в благодати, носил золото и не знал горя. Но вскоре он слишком сильно умножился числом. Через много лет Величайший, один из потомков Менхеперра, заподозрил их в измене, за что обратил в рабство вольных пастухов.

-- И князей с воинами, тоже? -- Рехмира скептически хмыкнул.

Эфраим кивнул.

-- Твои предания называют меня прорицателем, но я не предвижу подобного. Да и попросту не верю в такое. Ты видел у ремту хоть одного раба? Не слуг или крестьянских батраков, а невольников? Говорящий скот? Древние законы Дома Аменемхети запретили пожизненно содержать работников, лишёнными свободы и всяческих прав, и это мудро. У нас даже пленников держат лишь до выкупа или найма, а преступников отпускают через назначенный срок. Что-то похожее есть у народа хатти. У них, скорее, не рабы, а так же, как у нас -- слуги и батраки, которые могут и породниться с семьёй хозяев. У фенех, в Ашшуре и Бабили в рабство попадают должники. Но тоже на срок, или пока не отработают долга. Так что, рассказанное тобою, всего лишь очередная выдумка, причём поздняя.