Вавилонский голландец - Макс Фрай

– Мне кажется, это довольно общая проблема, – неожиданно вмешалась Анна. – Каждый выбирает для себя – быть самым умным среди дураков или самым глупым среди умных.

Публика немножко пошумела, Анну обвиняли в максимализме, утрировании и злокачественном искажении действительности. Анна хихикала, отбивалась, а когда не хватало слов, строила забавные рожицы.

– Не понимаю я этой проблемы, – громко сказал Феликс. – Лично я всегда выбирал для себя такое общество и такую ситуацию, чтобы быть самым умным среди умных.

Джошуа внимательно вглядывался в лицо Феликса. Бывает, человек пошутит так виртуозно, что кажется, будто он убийственно серьезен. Но Феликс, похоже, не шутил, а действительно сказал то, что думал. Лиз уставилась на него и даже слегка отодвинулась. Роберто немузыкально всхрюкнул, быстро выхватил носовой платок и начал старательно сморкаться. Анна застыла как заколдованная.

– Ну ты сказал… – подытожил общее молчание Александр.

– А что такого? – Феликс действительно не понимал, в чем проблема.

– И где ты берешь таких умных? – Лиз рассматривала Феликса внимательно, как будто впервые видела. Ей только лорнета для полноты картины не хватало.

– Лиз, а ведь в чем-то Феликс прав… – Роберто осторожно подбирал слова. – Все ведь зависит от точки зрения. Любого можно назвать дураком, а можно умным. Все относительно.

– Ну да, – согласилась Анна. – Абсолютной глупости все-таки не существует… Я надеюсь, – добавила она с некоторым сомнением.

Беседа понеслась дальше. Мнения насчет существования абсолютной глупости разделились. О высказывании Феликса забыли. Только Анна нет-нет да поглядывала на него с потаенным испугом.

Джошуа задумался, глядя в камин. Когда все поехало вкривь и вкось? Он не мог сказать точно. Конечно, назревало исподволь. Лиз стала реже появляться в кают-компании по вечерам, ссылаясь на работу. Уже не улыбалась шуточкам Феликса, а лишь в раздражении отводила глаза. Но Джошуа казалось, что это просто настроение, к тому же погода не баловала: летом они всегда ходили в высоких северных широтах, около Ньюфаундленда.

Лиз потихоньку начала отодвигаться от остальных троих, что-то зрело у нее в душе, чего она, возможно, и сама еще не понимала. Джошуа удивлялся, как она страстно и самозабвенно работает. Она наконец-то привела в порядок французский отдел, известный своей хаотичностью. Там все кувырком было, с тех пор как сбежал романтичный Жильбер, павший жертвой микронезийской танцовщицы с непроизносимым именем.

Когда все изменилось так, что стало необратимо? Наверное, вечером, после празднования Четвертого июля. День был суматошный, отошли от берега довольно поздно. Суетились, накрывали большие столы, выставленные прямо на палубе. Тереза волновалась: у нее там что-то подгорело или, наоборот, было сырым. А тут еще налетел прохладный ветер, дамы начали дрожать в своих легких платьях, накинули куртки. Роберто сел в ящик с петардами и передавил половину, а остальные летели не туда, куда следовало. Словом, нормальный такой День независимости в сумасшедшем доме. Всё как всегда, и все довольны.

Часов около десяти стали потихоньку разбредаться. Кто помоложе, затеяли танцы на корме, несмотря на ставший пронзительным ветер. Кто-то ушел к себе. Александр потащил в малую кают-компанию свою гитару, собираясь попеть песенок. Леон оглянулся было на Лиз, но, увидев, что около нее, как всегда, крутится неуемный Феликс, побрел вслед за Александром.

Лиз и Анна замерзли и захотели кофе, поэтому привычная компания, исключая гитаристов, оказалась в столовой. Как получилось, что они стали вдруг обсуждать проблемы религиозных запретов? Вроде бы Стивен решил поделиться: видел в какой-то книжке, за какие грехи следует быть подвергнутым каким наказаниям в разных конфессиях. Грехом считалось почти все допустимое с точки зрения современного человека. Все благодушно ужасались, смеялись и подсчитывали, сколько дней отсидки им полагается за самые обычные действия.

– Не люблю мракобесия и вообще никаких запретов. – Феликс был весел, он занял место между Анной и Лиз.

– Запреты запретам рознь, – начал Роберто. – Внешних запретов никто не любит, но без них трудно обойтись. К сожалению.

– Запреты, они и есть запреты. – Феликс благодушествовал. – Человек должен делать все, что хочет. Ну конечно, если он никого не грабит и не убивает. Но мы же тут не об уголовном кодексе говорим.

– А я согласна с Роберто. – Анна поднялась и пересела на диванчик, под бок к стратегу. – Запреты бывают внутренние и внешние. Большинство людей внутренних запретов не чувствует, а то и просто не имеет, поэтому хоть внешние как-то действуют.

– А вседозволенность тоже бывает внешняя и внутренняя? – подхватил Стивен, улыбаясь.

Он очень любил, когда Анна включалась в беседу, говорил, что она что угодно может поставить с ног на голову.

– Ага! – Анна энергично кивнула и с удовольствием продолжила. – Идеально было бы, если бы внешняя вседозволенность сочеталась бы в человеке с внутренними запретами. О! Именно так.

И замолчала озадаченно, словно сама призадумалась над собственными словами.

– Что-то я не очень понимаю, какой такой внутренний запрет? Ежели мне все дозволено? – Феликс недоуменно взглянул на Лиз.

Лиз отвернулась и сосредоточенно уставилась в иллюминатор.

– Да совесть, совесть! – отмахнулся Роберто. – Это как раз понятно. Предположим, тебе разрешают делать все, что ты хочешь. Но внутри при этом существует запрет: вокруг меня люди, их нельзя унижать… По крайней мере, надо постараться обойтись без этого.

– Ой, дело даже не в других. Люди разные бывают, иным и унижение в радость, они так живут. Дело в тебе самом, – Анна пыталась подобрать слова, – в том, что внутри себя нельзя переступать какую-то черту.

– Какую? – даже Стивен был озадачен.

– Да у каждого она своя… – Анна, отчаявшись, махнула рукой. – И каждый должен эту черту чувствовать. И что бы ни позволяли окружающие, через нее не переходить, потому что обратно не вернешься. От отвращения к себе. Только и будешь, что бежать. Без оглядки. От тех, кто позволил… да и от себя тоже.

Все замолчали. Лиз оторвалась от созерцания темного неба в иллюминаторе. Она напряженно смотрела на Анну, как будто пыталась заставить ту говорить дальше. Но Феликс сдаваться не желал:

– Но позволь, если мои поступки никому не вредят и при этом тебе всё разрешают…

– А ты как болонка, да? – Анна усмехнулась.

– Какая болонка? Ты о чем?

– Ну, любимая болонка хозяйки, которой даже под обеденным столом гадить разрешают. Она и гадит. Впрочем, болонка-то действительно не понимает, что будет вонять. А настоящая проблема в том, что иной раз и сам не знаешь, что получится – дерьмо или роза. Но чаще, конечно, выходит дерьмо…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});