Собор Парижской Богоматери (сборник) - Виктор Гюго

Несчастная бросилась к этому башмачку, ее утешению и отчаянию в течение стольких лет, и душераздирающе зарыдала, как в первый день. Матери, потерявшей своего ребенка, время не приносит забвения. Такое горе не старится. Траурные платья изнашиваются, в сердце же остается мрак.

В эту минуту она услыхала за своим окном веселые детские голоса. Всякий раз, когда она видела или слышала детей, она пряталась в самый темный угол своего каменного гроба и, казалось, хотела зарыться головой в камень, чтобы не слыхать их. На этот раз она, напротив, стала жадно прислушиваться. Маленький мальчик сказал:

– Сегодня будут вешать цыганку.

Как паук бросается на пойманную муху, так она бросилась к своему оконцу, которое выходило, как известно, на Гревскую площадь. Перед постоянной виселицей действительно была поставлена лестница, и помощник палача поправлял там какие-то цепи. Вокруг толпился народ.

Смеющиеся дети были уже далеко. Узница искала глазами, кого бы расспросить. Она заметила священника, который стоял возле самой ее кельи, делая вид, будто читает общественный молитвенник. В сущности, он был гораздо менее занят молитвенником, чем виселицей, на которую он по временам бросал мрачный и суровый взгляд. Она узнала жозасского архидьякона, святого человека.

– Отец мой, – спросила она, – кого будут вешать?

Священник посмотрел на нее, не отвечая. Она повторила свой вопрос. Тогда он сказал:

– Не знаю.

– Тут проходили дети, они говорили, что цыганку, – продолжала затворница.

– Кажется, да, – ответил священник.

Пакета Шанфлери разразилась хохотом гиены.

– Сестра моя, – сказал архидьякон, – вы, должно быть, сильно ненавидите цыганок?

– Еще бы не ненавидеть! – закричала она. – Они, ведьмы, воруют детей! Они растерзали мою девочку, мое единственное дитя! Они растерзали и мое сердце!

Она была страшна. Священник холодно смотрел на нее.

– Одну я особенно ненавижу, я прокляла ее, – продолжала затворница. – Она молодая, ей столько лет, сколько было бы моей дочери, если б ее мать не съела мое дитя. Каждый раз, когда этот змееныш проходит мимо меня, у меня кипит кровь!

– Ну, так радуйтесь, сестра моя, – сказал священник, холодный, как статуя на гробнице, – вы увидите именно ее смерть.

Он опустил голову на грудь и медленно стал удаляться.

Затворница всплеснула руками от радости.

– Я ей предсказывала это! Спасибо, священник! – закричала она.

И она стала ходить большими шагами перед решеткой своего окна. Волосы ее были растрепаны, глаза горели. Она билась плечом о стены, как запертая в клетку волчица, которая голодна и чувствует, что близок час кормления.

VI. Три мужских сердца, созданные различно

Феб, однако, не умер. Такие люди живучи. Мэтр Филипп Лёлье сказал Эсмеральде, что он умирает, по ошибке или издеваясь. Архидьякон сказал, что он умер, потому что хотя ничего не знал, но надеялся, что это так, желал этого, уверял в том самого себя. Да и не мог он сообщить женщине, которую любил, доброй вести о своем сопернике. Каждый мужчина на его месте поступил бы так же.

Рана Феба была хотя и опасна, но не настолько, как надеялся архидьякон. Аптекарь, к которому солдаты принесли раненого, с неделю опасался за его жизнь и объяснял ему это по-латыни. Но молодость взяла свое, и природа спасла больного, несмотря на предсказание лекаря. Когда он еще лежал у аптекаря, он должен был отвечать на допрос Филиппа Лёлье и следователей, что ему вовсе не хотелось. Поэтому, как только он почувствовал себя лучше, он ушел, оставив свои золотые шпоры в вознаграждение аптекарю. Это, впрочем, не помешало следствию. В то время не интересовались правильностью процесса: лишь бы обвиняемый был повешен, вот все, что было нужно. Судьи имели достаточно улик против Эсмеральды. Они считали Феба убитым, и этим все было сказано.

Феб, со своей стороны, вовсе не думал куда-либо прятаться, а просто отправился в свой полк, который стоял в Кё-ан-Бри, недалеко от Парижа.

Ему не улыбалось лично участвовать в этом процессе. Он чувствовал, что будет смешон. Он сам не знал хорошенько, что думать об этой истории. Неверующий, но полный предрассудков, как всякий солдат, который прежде всего солдат, и только, он не особенно был спокоен относительно козы и обстоятельств встречи с Эсмеральдой. Ее признание в любви, ее принадлежность к цыганам и мрачный монах смущали его. Он во всем этом видел больше колдовства, чем любви. Она была колдуньей, может быть, даже самим чертом; а может быть, эта история была комедией, или, как говорили тогда, мистерией, где он играл невыгодную роль побитого и осмеянного. Капитан чувствовал стыд, так превосходно выраженный Лафонтеном: «Стыдился, как лисица, пойманная курицей».

Он, впрочем, надеялся, что все это не разгласится, что имя его не будет произнесено и что молва не пойдет дальше зала Турнель. Он не ошибался; тогда не было судебных газет, и так как в то время не проходило дня, чтобы не сварили фальшивомонетчика, не повесили ведьмы, не сожгли еретика, то все так привыкли видеть расправу средневековой Фемиды, с засученными рукавами и голыми руками, что никто на это не обращал внимания. Люди из хорошего общества даже и не знали имен несчастных казнимых, и только чернь наслаждалась этим грубым зрелищем. Казнь была обычным явлением уличной жизни, подобно жаровне блинопека или бойне мясника. Палач был тот же мясник, только поважнее.

Феб скоро перестал беспокоиться насчет колдуньи Эсмеральды, или Симиляр, как он говорил. Не все ли равно, кто нанес ему удар ножом – цыганка или монах? Исход процесса тоже не тревожил его. Но как только его сердце опустело, в него вернулся образ Флёр де Лис. Сердце капитана Феба, как физика того времени, не признавало пустоты.

К тому же Кё-ан-Бри было очень скучное место. Это была маленькая деревня, в которой можно было увидеть только кузнецов, коровниц с грубыми руками и тянувшиеся вдоль улицы полуразрушенные хижины.

Флёр де Лис была его предпоследняя страсть. Это была хорошенькая девушка с заманчивым приданым, так что, выздоровев и надеясь, что история с цыганкой после двух месяцев уже забыта, влюбленный кавалер в одно прекрасное утро подъехал, гарцуя, к дому Гондлорье.

Он почти не заметил довольно большой толпы, собравшейся перед папертью собора Богоматери. Он предположил, что это какая-нибудь праздничная майская процессия, привязал лошадь и весело вошел к своей прекрасной невесте.

Она была одна с матерью.

Сердце Флёр де Лис не могло забыть сцены с цыганкой, ее козы с проклятой азбукой и долгого отсутствия Феба. Но когда она увидела своего капитана, красивого, расфранченного, страстного, она вспыхнула от радости. Благородная девица сама была прелестнее, чем когда-либо. Ее чудные белокурые волосы были заплетены в косы, платье было того небесного цвета, который так идет белокурым, – этому ее научила Коломба, – глаза были подернуты любовной истомой, от чего сделались еще красивее.

Феб, долго не видавший в Кё-ан-Бри красивых женщин, был в восторге от Флёр де Лис и сразу стал так мил и галантен, что мир был заключен. Даже у госпожи Гондлорье, все так же величественно восседавшей в своем кресле, не хватило духу его упрекать. Упреки же Флёр де Лис выразились в нежном воркованье.

Девушка сидела у окна, вышивая свой вечный грот Нептуна. Капитан стоял за ее стулом и слушал ее нежные выговоры:

– Где это вы, злой, пропадали два месяца?

– Ей-богу, – ответил несколько сконфуженный Феб, – вы так прекрасны, что сам архиепископ размечтается, если вас увидит.

Она только улыбнулась:

– Хорошо, хорошо. Оставьте мою красоту в покое и отвечайте на вопрос.

– Я, дорогая кузина, был призван на службу.

– Куда это? Отчего не пришли проститься?

– В Кё-ан-Бри.

Феб был рад, что, отвечая на первый вопрос, мог обойти второй.

– Но ведь это совсем близко. Отчего же вы ни разу не навестили меня?

Феб окончательно смутился:

– Да знаете… служба… Потом, прелестная кузина, я был болен.

– Болен! – воскликнула она с испугом.

– Да… ранен…

– Ранены?

Бедная девушка совсем взволновалась.

– Не пугайтесь, – небрежно сказал Феб. – Пустяки… ссора… удар шпагой. Что вам до этого?

– Что мне до этого? – воскликнула Флёр де Лис, поднимая к нему свои полные слез глаза. – Вы не думаете того, что говорите. Как это случилось? Я хочу знать все.

– Ну, дорогая, у меня была неприятность с Маге Фэди. Вы знаете его? Лейтенант из Сен-Жермен-ан-Лэ. Мы немного поцарапали друг другу кожу. Вот и все.

Лживый капитан знал, что дело чести всегда возвышает человека в глазах женщины. Действительно, Флёр де Лис смотрела на него с выражением страха и восторга. Она все еще не вполне была успокоена.

– Совсем ли вы выздоровели, мой Феб? Я не знаю вашего Маге Фэди, но он дурной человек. Из-за чего же вы поссорились?

Тут уже Феб, воображение которого не отличалось изобретательностью, не знал, как выпутаться.