Правительницы России - Вольдемар Балязин

Так обстояло дело до последней декады ноября 1741 года, когда в действие вступило испытанное средство неожиданных и насильственных коронных перемен — петербургская гвардия.

Толчком к совершению государственного переворота послужили два обстоятельства. Во-первых, 23 ноября на куртаге — торжественном дворцовом приёме с выходом их высочеств, состоявшемся в Зимнем дворце, Анна Леопольдовна сказала Елизавете, что попросит отозвать де Шетарди во Францию, а Лестока прикажет арестовать. Во-вторых, 24 ноября гвардии было приказано выступить в поход к Выборгу, где шли военные действия против шведов. Чисто по-человечески можно было вполне понять нежелание гвардейцев уходить в самом начале зимы из тёплых петербургских квартир под Выборг. А кроме того, Елизавета и её сторонники-гвардейцы не без оснований опасались, что если они покорно уйдут из столицы, то заговор будет немедленно разгромлен, лишившись своей единственной серьёзной опоры.

И в этих обстоятельствах решающую роль сыграли не холодность расчёта, не готовность заговорщиков, а, как это ни парадоксально, трусость Лестока, более всего боявшегося пыточного каземата Петропавловской крепости. Он ежечасно торопил Елизавету, призывая её начать немедленные действия, и пугал тем, что и она разделит его участь и будет не просто насильно пострижена и навечно заточена в монастырь или же пожизненно заключена в крепость, но и, возможно, повешена.

Лесток рассказывал, что поздним вечером 24 ноября 1741 года он в последний раз пришёл к Елизавете и положил перед нею две игральные карты. На одной из них Лесток нарисовал цесаревну в короне и мантии, на другой — её же в монашеском клобуке и чёрной рясе, стоящей под виселицей.

Взглянув на рисунки Лестока, Елизавета решилась. Переворот начался.

«Любезная весёлая царевна»

Но прежде чем рассказать, как он происходил и чем закончился, возвратимся к тому времени, когда мы расстались с Елизаветой Петровной. А это произошло после того, как в Москве появилась Анна Ивановна, которая настолько не любила Елизавету, что порой далее размышляла об аресте племянницы и заточении её в крепость.

Немаловажно заметить, что такие идеи подавал Анне Ивановне Миних, а Бирон и Остерман возражали против этого. Особенно категорическим противником ареста Елизаветы Петровны был Бирон, что впоследствии отразилось на его судьбе. Впрочем, на судьбах Миниха и Остермана их отношение к Елизавете Петровне тоже сказалось. Но об этом — чуть впереди.

А теперь вернёмся в 1730 год, ко дню коронации Анны Ивановны, и постепенно восстановим основные моменты из жизни цесаревны до начала 1741 года, когда начал созревать заговор.

Близкие ей люди утверждали, что Елизавета Петровна спаслась от тюрьмы и ссылки вследствие весёлого, легкомысленного нрава, а также изумительно малой образованности: до конца дней своих она, например, так и не поверила, что Англия — это остров (действительно, что за государство на острове!).

В «Записке о воцарении Екатерины II» граф Никита Иванович Панин, говоря об Елизавете Петровне, замечал: «Государыня эта была очень умна от природы, но столь мало образована, что недостатком образования выделялась даже среди женщин».

Зато внешне цесаревна была необыкновенно хороша. По словам одного современника, во время коронации Анны Ивановны принцессу Елизавету разглядел некий гамбургский профессор, который от красоты её сошёл с ума и вошёл обратно в ум, только возвратившись в город Гамбург».

Восторг, приведший некоего гамбургского профессора к безумию, разделяли по отношению к цесаревне почти все, кто её видел. Её бесспорно считали одной из самых красивых, буквально умопомрачительных женщин России. Видный русский историк, прекрасный знаток XVIII века Василий Алексеевич Бильбасов так писал о Елизавете Петровне: «Стройная, с густою каштановою косою и тёмными бровями, оттеняющими большие голубые глаза, с привлекательною улыбкой, легко переходившей в шаловливый смех, выказывавший строй белых зубов, всегда приветливая с чужими, ласковая с близкими, живая, любезная, весёлая, царевна Елизавета Петровна производила чарующее впечатление.

Враждебно относившийся к царевне испанский посланник герцог де Лириа называл её красоту сверхъестественной. Французские резиденты Дави и Кампредон считали её красавицей...

Трудно пересчитать все проекты брачных союзов, составлявшихся ради Елизаветы Петровны, всех искателей её руки и счастливцев, избранных её сердцем».

Во всяком случае, её сватали и за Людовика XV, и за трёх французских герцогов, и за семерых германских принцев, и за наследника португальского престола, и за сына персидского шаха Надира, не считая русских претендентов — её племянника Петра II и двух князей — Ивана Долгорукого и Александра Меншикова, единственного сына всесильного фаворита.

Что же касается счастливцев, избранных её сердцем, то наиболее близкими и любимыми были не короли и принцы, а чаще всего люди простого звания. Первым талантом цесаревны считался Александр Борисович Бутурлин, солдат гвардии, определённый в Морской шляхетний корпус. Выпущенный из него мичманом, Бутурлин был взят царём Петром в денщики. После смерти Петра Екатерина I обратила на него своё благосклонное внимание и в 1725 году сделала Бутурлина гоф-юнкером двора своей дочери — цесаревны Елизаветы.

В ту пору Елизавете было шестнадцать лет, а Бутурлину шёл 31 год. Несмотря на то что до этого он был одним из денщиков Петра I, он сохранял хорошие отношения и со сторонниками царевича Алексея, и с окружением императора.

Как только Пётр II взошёл на престол, он отблагодарил Бутурлина за расположение к своему отцу, наградив его орденом Александра Невского и пожаловав чины действительного камергера и генерал-майора. Однако благосклонность императора буквально испарилась, как только Пётр II узнал об истинных отношениях Бутурлина с Елизаветой, в которую юный император был тогда влюблён. На Бутурлина донесли Долгоруковы: они не простили ему того, что в политической борьбе при дворе он занял сторону Бестужева, своего старого друга и единомышленника и врага Долгоруковых. Пётр II тут же отправил своего счастливого соперника в Украинскую армию, а в 1731 году ещё дальше — на границу с Персией.

Столь же неудачным оказался и второй роман Елизаветы Петровны с обер-гофмейстером императорского двора Семёном Кирилловичем Нарышкиным. В 1739 году его даже прочили в мужья Елизавете Петровне, а потом из-за слухов о произошедшем тайном венчании отослали в Париж. Перед отъездом в Париж Нарышкину было строго наказано соблюдать глубочайшее инкогнито, проживая во Франции под фамилией дворянина Тенкина.

Вернуться в Россию Семёну Кирилловичу удалось лишь после вступления Елизаветы на престол, когда ему уже ничто не могло угрожать. Вскоре по возвращении в Петербург именно он встречал в 1744 году Ангальт-Цербстскую принцессу Софью-Шарлотту — будущую российскую императрицу Екатерину II.

В том же году он стал гофмаршалом «малого двора» и во всё время царствования Елизаветы Петровны пользовался её симпатией и расположением.

После того как Пётр II разлучил Елизавету Петровну с Нарышкиным, она нашла утешение в бурной и искренней страсти с Алексеем Яковлевичем Шубиным, бедным дворянином из окрестностей Александровой слободы. Он привлёк Елизавету своей сказочной красотой, ласковым и ловким обхождением и весёлостью нрава. Елизавета приблизила Шубина, когда он был прапорщиком лейб-гвардии Семёновского полка.

Цесаревна уехала со своим новым возлюбленным на его родину и там, наслаждаясь любовью, с утра до вечера гуляла по окрестным полям и лугам, водила хороводы с деревенсними девушками, играла в горелки с парнями и очень любила щеголять в тесно обтягивающем офицерском мундире.

Эта связь почему-то особенно не понравилась Анне Ивановне, и она приказала сослать Шубина на Камчатку, повелев женить его там на камчадалке.

Поговаривали и о том, что ссылка Шубина не обошлась без Бирона, тайно любившего красавицу Елизавету, из-за которого, как думал временщик, он не может добиться взаимности от цесаревны.

А между тем ссыльный прапорщик был едва ли не самым любимым мужчиной в жизни Елизаветы. Может быть, только два будущих её фаворита, Алексей Разумовский да Иван Шувалов лишь в какой-то степени могли с ним сравниться.

Во всяком случае, Шубин был единственным возлюбленным, которому цесаревна посвятила стихи.

Вот они:

Я не в своей мочи огнь утушитьСердцем болею — да чем пособить,Что всегда разлучно И без тебя скучно.Лучше бы тя не знати,Нежль так страдати Всегда по тебе.

Не будем строго судить Елизавету-поэта. Ведь эти стихи были написаны во времена Кантемира и Тредиаковского, которые, ей Богу, писали не лучше.