Шаманизм. Архаические техники экстаза - Мирча Элиаде

Различие между религиями этих двух групп (по степени значимости в них шаманизма) можно вкратце объяснить с помощью двух фактов, имеющих огромное значение. Первым является великое новшество индоевропейцев, прекрасно освещенное в работах Жоржа Дюмезиля (G. Dumezil), — божественная тройственность, соответствующая как специфической организации общества, так и систематической концепции магико-религиозной жизни, когда каждый тип божества наделен отдельной функцией и соответствующей ему мифологией. Такая систематическая реорганизация магико-религиозной жизни, в своих общих чертах состоявшаяся уже в эпоху, когда протоиндоевропейцы еще не были разделены, несомненно подразумевала интеграцию шаманской идеологии и опыта; но эта интеграция завершилась специализацией и в конечном счете ограничением шаманских возможностей: они заняли свое место рядом с другими магико-религиозными способностями и умениями; шаманы уже не были единственными, кто использовал техники экстаза и идеологически доминировал на всем горизонте племенной духовности. В этом смысле мы более или менее представляем себе "определение места" шаманским традициям в процессе формирования системы магико-религиозных верований, — процессе, завершившемся еще в период индоевропейского единства. Шаманские традиции, согласно схемам Жоржа Дюмезиля, в большинстве своем должны были сгруппироваться вокруг мифической личности Страшного Владыки, архетипом которого, вероятно, был Варуна, Повелитель магии, великий «Вязальщик». Конечно, это вовсе не означает, что все шаманские элементы сосредоточились исключительно вокруг личности Страшного Владыки или что эти шаманские элементы исчерпали внутри индоевропейской религии все магические или экстатические идеологии и техники. Как раз наоборот, существовали как магия, так и техники экстаза, чуждые «шаманской» структуре, — например, магия воинов или магия и техники экстаза, связанные с Великими Богинями-Матерями и аграрной мистикой, — которые ни в коей мере не были шаманскими.

Вторым фактором, который, как нам кажется, усилил различия между индоевропейцами и тюрко-татарами в том, насколько важная роль у них отведена шаманизму, стало влияние восточных и средиземноморских цивилизаций аграрно-городского типа. Это влияние на индоевропейские народы осуществлялось, прямо или косвенно, по мере их продвижения к Ближнему Востоку. Преобразования, которым подверглось религиозное наследие различных греческих иммиграций, хлынувших с Балкан к Эгейскому морю, указывают на очень сложное явление ассимиляции и переоценки в результате контакта с культурой аграрно-городского типа.

Техники экстаза у древних германцев

В религии и мифологии древних германцев некоторые элементы можно сравнить с концепциями и техниками североазиатского шаманизма. Вспомним самые поразительные примеры. Личность и миф Одина — Страшного Владыки и Великого Мага[1161] — являют нам несколько удивительно «шаманских» черт. Чтобы присвоить себе тайную мудрость рун, Один висит на дереве в течение девяти дней и ночей.[1162] Некоторые германисты видели в этом обряд посвящения; Хофлер[1163] даже сравнивает его с инициационным влезанием сибирских шаманов на дерево. Дерево, на котором «повесился» Один, может быть только Космическим Деревом, Иггдрасиль (Yggdrasil): само это наименование означает "скакун Игга (Одина)". В нордической традиции виселица называется "конем висельника",[1164] а некоторые германские обряды посвящения включали символическое «повешение» кандидата: этот обычай подробно описан многими авторами.[1165] Но Один привязывает к Иггдрасилю также своего коня, а эта мифическая тема, как известно, широко распространена в Центральной и Северной Азии (см. выше).

У скакуна Одина, Слейпнира, восемь ног, и именно он доставляет своего господина, а также других богов (например, Гермодра) в Ад. Восьминогий конь является типичным шаманским конем: мы встречаем его у сибиряков, а также у других народов (например, у муриа) всегда в связи с экстатическими переживаниями шаманов (см. ниже). По мнению Хофлера,[1166] вероятно, что Слейпнир является мифическим архетипом многоногого "конька на шесте" (cheval jupon; hobby horse), исполняющего важную роль в тайном культе мужских сообществ.[1167] Но это уже магико-культурное явление, выходящее за рамки шаманизма.

Говоря о способности Одина свободно изменять свою форму, Снорри (Snorri) пишет: "Его тело лежит, как если бы он спал или был мертвым, но он становится птицей или диким зверем, рыбой или змеем и во мгновение ока достигает отдаленных стран".[1168] Вполне обосновано сопоставление этого экстатического путешествия Одина в облике животных с превращением шаманов в животных, поскольку и шаманы в виде быков или орлов сражаются друг с другом, и нордические традиции описывают несколько поединков между магами в облике моржей или других животных, в то время как их человеческие тела остаются неподвижными — как тело Одина во время его экстаза.[1169] Конечно, такие верования встречаются и за рамками собственно шаманизма, но это сопоставление с практиками сибирских шаманов напрашивается тем более, что и другие скандинавские предания говорят о духах-помощниках в облике животных, видимых только шаманам,[1170] что еще ярче напоминает шаманские представления. Можно даже допустить, что два ворона Одина — Хугинн ("Мысль") и Мунинн ("Память") — представляют двух сильно мифологизированных «духов-помощников» в облике птиц, которых Великий Маг высылал (поистине шаманским способом!) на четыре стороны света.[1171]

Один занимается также некромантией (гаданием с помощью духов умерших). На своем коне Слейпнире он достигает Хела (Ада) и приказывает давно умершей пророчице встать из гроба, чтобы ответить на его вопросы.[1172] Этим видом некромантии, который хотя и не является шаманством в строгом смысле, но находится в очень близком духовном горизонте, занимались и другие персонажи.[1173] Следует также вспомнить о гадании с помощью мумифицированной головы Мимира,[1174] которое напоминает гадание юкагиров с помощью черепов шаманов-предшественников.

Пророками становятся, садясь на могилы пророков, а «поэтами», то есть вдохновленными, — засыпая на могиле поэта.[1175] Тот же обычай встречаем у кельтов: фили съедал сырое мясо быка, выпивал кровь, после чего спал, завернутый в его шкуру; во сне "невидимые друзья" давали ему ответ на вопрос, который его занимал.[1176] Или же, уснув непосредственно на могиле родственника или предка, становились пророками.[1177] Типологически эти обычаи близки к посвящению или вдохновлению будущих шаманов и магов, проводящих ночь возле трупов или на кладбищах. Идея, лежащая в основе этого, та же: умершие знают будущее, могут открыть скрытые вещи и т. п. Подобную роль иногда играет сон: в саге о Гислиме G'sla Saga) поэт показывает судьбу некоторых избранных личностей после смерти.[1178]

Здесь не место для анализа кельтских и германских мифов и легенд, посвященных экстатическим путешествиям в потусторонний мир, прежде всего нисхождению в Ад. Просто вспомним о том, что как кельтские, так и германские идеи относительно посмертного существования не были лишены противоречий. Традиции упоминают о нескольких местах, предназначенных для покойников, согласуясь в этом с верой других народов в многообразие судеб после смерти. Но согласно Grimnismal, Хел, то есть именно Ад, находится под одним из корней Иггдрасиля, а значит, в "Центре Мира". Говорится даже о девяти подземных этажах; некий великан утверждает, что он обрел свою мудрость, низойдя в "девять нижних миров".[1179] Здесь мы видим среднеазиатскую космологическую схему, в которой семь или девять Адов соответствуют семи или девяти Небесам. Но большee значение для нас имеет заявление великана: он становится «мудрым» — то есть ясновидящим — после нисхождения в Ад, которое именно поэтому мы имеем основания считать посвящением.

В Gylfaginning (XLVIII) Снорри рассказывает о нисхождении Гермодра (Негmodr), верхом на скакуне Одина Слейпнире, в Хел с целью привести оттуда душу Бальдра.[1180] Это чисто шаманский способ нисхождения в Ад. Как и в различных неевропейских вариантах орфического мифа, нисхождение Бальдра в Ад не принесло ожидаемых результатов. То, что подобное считалось возможным, подтверждается в Chronicon Norvegiae: некий шаман пытался вернуть душу скоропостижно умершей женщины, но сам упал мертвым с огромной раной в животе. Тогда вмешался другой шаман и оживил женщину; она рассказала, что видела дух первого шамана, переплывавший в облике моржа озеро, когда кто-то нанес ему удар, след от которого был ясно виден на трупе.