Мой Дагестан - Расул Гамзатович Гамзатов

лисы, все прочие звери принадлежат одновременно и Европе и Азии. Мне кажется, они создали комитет единства Европы и Азии. Я со своими стихами охотно сделался бы членом такого комитета.

Однако иные люди как бы назло мне говорят: «Что с тобой сделаешь, ты — азиат». Или, напротив, где-нибудь в глубине Азии скажут: «Что с тебя спрашивать, ты — европеец». Я не опровергаю ни тех, ни других. Все правы.

Другой раз начнешь объясняться в любви, а женщина покачает головой и скажет:

— Ах, этот лукавый, коварный Восток!

А другой раз придут дагестанские гости, заметят что-нибудь в твоем поведении, покачают головами:

— Ах, эти европейские штучки!

Ну что ж, Дагестан любит Восток, но и Запад не чужд ему. Он, как дерево, которое пустило корни в землю двух континентов.

На Кубе я подарил Фиделю Кастро нашу бурку.

— Почему нет пуговиц? — спросил удивленно Фидель.

— Чтобы в случае нужды быстрее сбросить с плеч и схватиться за саблю.

— Настоящая партизанская одежда, — согласился партизан Фидель Кастро.

Нет смысла сравнивать Дагестан с другими странами. Ему хорошо на своем месте. Крыша не течет, стены не покривились, двери не скрипят, в окна не дуст. В горах тесно, зато в сердце широко.

— Ты говоришь, что моя земля маленькая, а твоя большая? — спрашивал андиец у одного человека. — Тогда давай поспорим: чью землю скорее обойдем пешком, я твою или ты мою? Погляжу я, как ты будешь взбираться на наши вершины, как будешь карабкаться на наши скалы, как будешь ползать по нашим ущельям, как будешь кувыркаться в наши пропасти!

Я поднялся на самую высокую вершину Дагестана и смотрю во все стороны. Разбегаются вдаль дороги, мерцают вдали огни, где-то еще дальше звонят колокола, земля скрывается в синей дымке. Хорошо мне смотреть на мир, чувствуя под ногами родную землю.

Когда человек родится, он не выбирает себе родину— какая достанется. У меня тоже никто не спрашивал, хочу ли я быть дагестанцем. Может статься, если бы родился в другом месте земного шара, от других матери и отца, не было бы мне земли дороже той земли, где я мог бы родиться. У меня не спрашивали. Но если спросят теперь, что я должен ответить?

Слышу, вдали играет пандур. Знакомая мелодия, знакомы мне и слова.

Ручьи всегда тоскуют по морям,

Но и моря тоскуют по ручьям.

В ладонях сердце можно уместить,

Но в сердце целый мир не уместить.

Другие страны очень хороши,

Но Дагестан дороже для души.

Не пандурист, а сам Дагестан гласит его устами.

Кто увидал и недоволен мной,

Пускай к себе воротится домой.

Старинный обычай: в долгие зимние ночи собираются молодые люди в чьей-нибудь сакле, какая попросторнее, и заводят разные игры. Посадят, например, на стул парня. Вокруг него ходит девушка и поет. А он должен ей отвечать. Потом девушку посадят на стул, а парень ходит и поет. Эти песни не совсем похожи на частушки, но есть что-то общее. Получается своеобразный диалог между поющими. На острое словцо надо ответить еще более острым словцом, меткий вопрос требует меткого ответа. Кто выиграет в состязании, тому дают полный рог вина.

Такие игры происходили и в нашем доме, в нижнем этаже. Я был маленький и не участвовал в играх, только слушал. Помню, что около очага стояло пенистое вино и лежала жареная домашняя колбаса. Посредине комнаты ставили стул на трех ножках. Девушки и юноши сменяли друг друга. Разные велись между ними песенные разговоры. Но под конец диалог посвящался Дагестану. На эти вопросы отвечали хором все, кто был в комнате.

— Ты где, Дагестан?

— На высокой скале, у реки Койсу.

— Что ты делаешь, Дагестан?

— Закручиваю усы.

— Ты где, Дагестан?

— В долине ищи меня.

— Что ты делаешь, Дагестан?

— Стою снопом ячменя.

— Ты кто, Дагестан?

— Я — мясо, поддетое на кинжал.

— Ты кто, Дагестан?

— Кинжал, что мясо собой пронзал.

— Ты кто, Дагестан?

— Олень, что пьет речную струю.

— Ты кто, Дагестан?

— Я река, я оленя пою.

— Ты какой, Дагестан?

— Я маленький, весь умещусь в горсти.

— Ты куда отправился, Дагестан?

— Что-нибудь больше хочу найти.

Так распевали молодые люди, отвечая друг другу. Иногда мне кажется, что во всех моих книгах такие же вопросы-ответы. Только нет девушки на стуле, вокруг которой я бы ходил. Сам себя спрашиваю, сам себе отвечаю. Никто не поднесет и рога с вином, если получается удачный ответ.

— Ты где, Дагестан?

— Я там, где все мои горцы.

— Где же находятся твои горцы?

— А! Где их теперь только нет!

— Мир — большое блюдо, а ты лишь маленькая ложка. Не слишком ли она мала для такого блюда?

Говорила же моя мать, что и маленький рот может сказать большое слово.

Говорил же мой отец, что и маленькое деревце украшает большой сад.

Говорил же Шамиль, что маленькая пуля пробивает большой корабль. Да ты и сам говорил в стихах о том, что маленькое сердце вмещает огромный мир и большую любовь.

— Почему всегда, поднимая бокал, ты говоришь: «За добро?!»

— Потому что сам ищу добро.

— Зачем ты строишь дома на камнях и скалах?

— Жалко мягкую землю. Там я выращиваю немного хлеба. Даже на плоских крышах я выращиваю свой хлеб. Таскаю землю на скалы и там выращиваю свой хлеб. Такой уж у меня хлеб.

ТРИ СОКРОВИЩА ДАГЕСТАНА

Горцы — вечные путники. Одни отправляются в путь за богатством, другие — за славой, третьи — за правдой.

И вот те, что вышли за богатством, вернулись, добыв его, и теперь наслаждаются результатами своего похода.

И вот те, что вышли за славой, добыли ее и теперь живут, поняв, что она ничего не стоит и что напрасно были употреблены такие усилия.

Но у тех, кто вышел за правдой, оказалась самая длинная, бесконечная дорога. Кто вышел на поиски правды, тот обрек себя на вечное пребывание в пути.

Когда горец отправляется куда-нибудь, он, конечно, берет с собой и осла. На спине этого доброго животного всегда видишь привязанными три вещи: наполненный чем-то большой мешок, тут же, рядом, небольшой бурдючок и тут же, рядом, еще кувшинчик.

Сотни лет находится горец в пути, переходит из аула в аул, из округа в округ. Перед ним шагает его неизменный осел, а на спине у осла мешок, бурдючок и кувшинчик.

В одном богатом краю, когда горец отошел от