Последняя охота Серой Рыси - Чарлз Робертс

Если бы не было между ними крепкой стальной решетки, трудно сказать, что восторжествовало бы в конце концов: тяжеловесность и ярость буйвола или зубчатые рога и пылкость лося. Буйвол громоподобным галопом ринулся вниз с холма, но, достигнув преграды, остановился, как вкопанный. Не раз уже получал он урок от этих гибких, но непроницаемых петель. Не раз отшвыривали они его с пренебрежительною жестокостью, когда он ударялся о них своим тяжелым телом.

Слишком живо было в нем воспоминание о былых поражениях, чтобы сделать новую попытку перед лицом дерзкого врага. Его косматый лоб коснулся решетки, но он так искусно умерил силу удара, что на этот раз она его не отшвырнула от себя, а острые концы его рогов просунулись сквозь проволоку с такой силой, что если бы рога его достигли тела противника, тот был бы убит. Но они проткнули только воздух.

Между тем лось находился в сомнении: атаковать ли противника рогами, как он атаковал обычно других лосей, или передними копытами с острыми, как нож, краями? Это оружие он пускал в ход против медведей, волков и других хищных зверей. В конце концов он пришел, по-видимому, к заключению, что Последний бык, имеющий рога и устрашающих размеров туловище, должен быть из породы лосей. Значит, надо атаковать рогами. Не в его обычаях было при встрече с соперниками-самцами слепо и необдуманно бросаться в атаку, давая тем самым резвому противнику возможность отпрянуть в сторону и атаковать его сбоку. Нет, он осторожно укреплял за собой позицию и только тогда, наставив рога на врага, низвергал его яростным и быстрым ударом. Вот почему он сдержанно подходил к решетке. С шумом ударил он своими огромными рогами по стальной загородке и одним из коротких отростков, низко выступавшим над его лбом, провел глубокую борозду по косматому лбу буйвола.

Потекла кровь и, залив Последнему быку один глаз, затуманила его зрение. Последний бык потерял голову от бешенства. В слепой ярости он с размаху бросился на решетку, но был отброшен назад с такой силой, что упал на колени. А в то же время лось, по ту сторону решетки, ошалел от изумления. Когда рога его скрестились с рогами Последнего быка, он был отброшен назад с такой силой, какой он никогда до сих пор не испытывал, и должен был искать опоры в своих задних ногах. Ему показалось, будто целая сосна упала на его крепкую шею, и, ослепленный яростью, он снова ринулся вперед.

Тем временем, однако, появились сторожа и служащие сада, вооруженные вилами и другими неприятными принадлежностями власти. Фыркающие, ревущие и рычащие чудовища-борцы были разогнаны, и Последний бык, который знал кое-что о превосходстве человека, был отведен в свой хлев и заключен в нем. Его не выпускали оттуда в течение целых двух дней. И в это время вторая решетка, параллельная первой и отстоящая от нее на расстоянии пяти-шести футов, воздвигалась между его лугом и пастбищем лося. Через эту недосягаемую нейтральную зону оба противника в течение нескольких дней оскорбляли и вызывали друг друга. В конце концов, утомленные руганью, они в один прекрасный день решили не обращать друг на друга никакого внимания.

После этого Последним быком, по-видимому, овладело мрачное и злобное состояние духа. Он любил отдаляться от своего маленького стада и, заняв свое одинокое место на холме, мог часами стоять там неподвижно, точно окаменелый. Изредка только он помахивал своим длинным хвостом, а взгляд его неизменно был устремлен на запад, как будто он знал, где протекало великое прошлое его племени. С западной стороны его пастбище было окаймлено густой рощей из каштанов, кленов и дубов, скрывавшей крыши города и заглушавшей шум городского движения. За городом простирались горы и обширные озера, которых он не мог видеть. Но за озерами и горами тянулись безграничные равнины, которые, может быть (кто знает?), каким-то странным образом могли видеть его мрачные глаза.

Среди сторожей и служащих господствовало мнение, которое они высказывали с тревогой и сожалением, что Последний бык «плохо кончит». Но главный сторож Пэйн, сам сын равнин, думал иначе. Сочувствуя зверю, он заявил, что буйвол просто болен тоской по родине, что он скучает по вольному ветру ее открытых равнин, которых не топтали еще никогда его плененные мощные ноги.

Последний бык становился все угрюмее и мрачнее. Посетители сада, проходившие по широкой аллее мимо его пастбища, казалось, раздражали его. Когда собравшиеся кучкой зрители громко восхищались им, он поворачивал к ним свою низко опущенную голову и смотрел на них полным мрачного бешенства взором. Казалось, он горел желанием вырваться и отомстить им за все зло, которое ему причинили. Это затаенное в сердце его негодование на человечество простиралось в равной, если не в большей, степени на все существа, которые казались ему союзниками или слугами людей. Если случалось иногда, что близко от него мимо загородки проходили мужчины или дамы с собаками, он рыл землю от бешенства. Дико поводил он глазами, налитыми кровью, и при виде лошади, которая терпеливо тащила каток или грохочущую косилку для дерна. Но особенно яростно он ненавидел небольшого дрессированного слона Бонга, который по временам, лениво раскачиваясь, проходил мимо, размахивая из стороны в сторону своим хоботом и таща на спине ораву кричащих во все горло детей.

Бонг находился на привилегированном положении, так как он был ласковый и достойный доверия зверь. Ему предоставлялась полная свобода по утрам, до появления посетителей сада, которые могли бы испугаться при виде слона, гуляющего на воле. Он никогда не вмешивался в чужие дела и никогда не обращал ни малейшего внимания на обитателей клеток или огороженных мест. Он совершенно не подозревал о тех враждебных чувствах, которые он пробуждал в злобном сердце Последнего быка.

Однажды, в морозное утро в конце ноября, когда вся трава в саду почернела от мороза и пруды подернулись серебристыми полосами льда, когда все тонуло в белой мгле, сквозь которую пробивались шафраново-красные лучи низко стоявшего солнца, когда осенний воздух уже дышал холодом и возбуждал аппетит, Бонг случайно проходил мимо пастбища Последнего быка. Он не видел буйвола. Но ему хотелось есть, — такое уж это было бодрящее и возбуждающее аппетит утро — и он заметил охапку свежего сена по ту сторону решетки.

Бонг не был вором. Но сено всегда казалось ему общим достоянием, подобно траве и воде, а это сено, кстати, имело очень вкусный вид. Совесть Бонга настолько была чиста, что он и не подумал даже посмотреть кругом, не следит ли за ним кто-нибудь из сторожей. С невинным видом, раскачиваясь на ходу, он подошел к решетке, просунул сквозь нее свой гибкий хобот, захватил порядочный клок сена и, счастливый и довольный, сунул его в свой странный, узкий, заостренный рот. Да, он не ошибся. Это было хорошее сено. Вполне удовлетворенный, он вновь просунул хобот, чтобы взять вторую порцию.