Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд

идеальный фактор – совместное обладание определенными интеллектуальными и эмоциональными благами. Моисеева религия оказалась вполне эффективной, потому что: 1) позволяла народу приобщиться к грандиозности нового представления о боге; 2) утверждала, что этот народ избран богом и предназначен доказать его особое благоволение; 3) предписала народу развитие духовности, что достаточно важно и само по себе, но вдобавок открыло путь к высокой оценке умственного труда и дальнейшему отказу от влечений.

Таков наш вывод, и хотя мы никак не собираемся от него отказываться, не можем все же умолчать, что кое в чем он не вполне удовлетворителен. Причиной не защищать полученный результат является то, что факт, который мы собирались объяснить, видимо, другого порядка величин, чем все, с помощью чего мы его объясняли. Не может же быть так, что все наши предшествующие изыскания открыли не всю мотивацию, а только относительно поверхностный слой и не поджидает ли нас открытие за ним еще одного важного фактора? При чрезвычайной сложности всех причин, действующих в жизни и в истории, что-то подобное следует допустить.

Доступ к этой более глубокой мотивации вроде бы открыт в одном месте предыдущих рассуждений. Религия Моисея оказывала свое действие не прямо, а специфически окольным путем. Это не означает, что она начала оказывать влияние не сразу, а только то, что ей потребовалось продолжительное время – столетия – для развертывания своего воздействия в полном объеме, что само собой разумеется, когда речь идет о выковывании народного характера. А оговорка относится к факту, позаимствованному нами из истории иудаизма, или, если хотите, внесенному в нее. Мы уже говорили, что спустя некоторое время еврейский народ отверг религию Моисея, причем мы не можем судить – полностью или сохранив все же некоторые ее предписания. С помощью гипотезы, что в течение долгого завоевания Ханаана и борьбы с проживавшими там народами религия Яхве по сути своей не отличалась от культа других Ваалов, мы прочно встаем на историческую почву вопреки всем усилиям более поздних устремлений затушевать это постыдное обстоятельство. Однако Моисеева религия не сгинула бесследно, какой-то вид воспоминаний о ней сохранился – воспоминаний смутных, искаженных, поддерживаемых, видимо, отдельными членами жреческой касты с помощью старинных записей. И именно эта традиция великого прошлого, действуя как бы из-за кулис, шаг за шагом приобретала все большую власть над душами людей, пока в конце концов не добилась превращения бога Яхве в бога Моисея и возврата к жизни, насаждавшейся несколько столетий назад, а затем отвергнутой религией Моисея.

В одном из предыдущих разделов этой части работы мы уже рассматривали, какое предположение выглядит неопровержимым, если подобного рода действие традиции мы сочтем приемлемым.

Е. Возвращение вытесненного

В данный момент есть большое количество подобного рода процессов среди тех, с которыми нас познакомило психоаналитическое изучение психики. Некоторые из них мы признаем патологическими, другие причисляем к разнообразным проявлениям нормы. Но это нас не особенно беспокоит, потому что границы между ними довольно размыты, а их механизмы явно похожи. Гораздо важнее вопрос, происходят ли соответствующие изменения в самом Я или же отчуждены от него, а в последнем случае их называют симптомами. Из богатого материала я выделю прежде всего случаи, связанные с изменением характера. Совсем юная девушка серьезно конфликтовала со своей матерью, культивировала все свойства, отсутствие которых замечала у нее, и избегала всего, что о ней напоминало. Мы можем добавить, что в детстве, подобно всем девочкам, она идентифицировала себя с матерью, а теперь решительно восстала против нее. Однако, когда она вышла замуж и сама стала женой и матерью, мы с удивлением заметили, что девушка все больше стала походить на свою неприятную ей матушку, пока в конце концов явно не была восстановлена прежняя идентификация с ней. То же самое случается и с мальчиками. Даже великий Гёте, который в пору расцвета своего гения, определенно, не уважал своего чопорного и педантичного отца, в старости проявил черты характера, соответствующие нраву последнего. Еще более впечатляющий пример обнаружился там, где контраст между двумя личностями гораздо заметнее. Один молодой человек, которому выпала участь расти рядом с недостойным папашей, поначалу формировался как бы наперекор ему в превосходного, надежного и честного человека. Однако на вершине жизни его характер круто изменился, и он стал вести себя так, словно принял за образец для подражания этого самого отца. Дабы не потерять связи с нашей главной темой, следует вспомнить о том, что у начала такого хода событий всегда находится идентификация раннего детства с отцом. Потом она отвергается, даже чрезмерно компенсируется, но в конце концов снова берет верх.

Уже довольно давно стало общеизвестно, что события первых пяти лет жизни оказывают решающее влияние на всю дальнейшую жизнь, и ничто из последующего неспособно ему противостоять. О способе, каким эти ранние впечатления утверждаются вопреки всем влияниям более зрелого периода жизни, можно было бы сказать много важного для познания, но к теме исследования не относящегося. Пожалуй, однако, менее известно, что наиболее сильное, схожее с навязыванием влияние исходит от тех впечатлений, с которыми ребенок сталкивается в ту пору, когда его психический аппарат мы еще не вправе считать полностью готовым к приему информации. Сам этот факт сомнения не вызывает, но он настолько удивителен, что мы лучше поймем его путем сравнения с фотографическим снимком, который после некоторой отсрочки по усмотрению автора может быть проявлен и превращен в изображение. В крайнем случае сошлемся на то, что один наделенный богатым воображением писатель со свойственной художникам решительностью предвосхитил это наше неудобоваримое открытие. Э. Т. А. Гофман имел привычку сводить множество образов, которыми он управлял в своих художественных произведениях, к смене картинок и впечатлений, пережитых им во время двухнедельной поездки в почтовой карете ребенком, сосущим материнскую грудь. То, что дети пережили и не поняли до двух лет, они не смогут вспомнить никогда, разве только во сне. Лишь в результате психоаналитического обследования оно может стать им известным, однако в более поздние годы пережитое может с помощью порывов навязчивости вторгаться в их жизнедеятельность и управлять их действиями, давить на их симпатии и антипатии, довольно часто определять их выбор объекта любви, не допуская рационального обоснования. Нельзя не видеть, в каких двух аспектах эти факты затрагивают нашу проблему. Во-первых, с точки зрения удаленности во времени[103], что в данном случае признается, собственно говоря, решающим фактором, например, в виде специфического состояния памяти, которое в случае такого детского переживания мы определяем как «неосознанное». В таком случае мы надеемся найти аналогию с состоянием, которое хотели бы придать традиции в психической жизни народа.