Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Михаил Осоргин

И пил, и порой буянил, но старую кормилицу уважал и ее увещаньям подчинялся, а она терпела его порок, только бы больше не разлучаться.

Их разлучила ее скорая смерть. На смертном одре она ему призналась, что была его родной матерью, а не просто кормилицей. Потрясенный ее признанием и чтобы успокоить умиравшую старуху, которую он искренне любил, он обещал ей одуматься и не губить своей жизни окончательно. И она умерла спокойно, как умирают простые и хорошие люди на руках любимого человека.

И лучше, что умерла, не зная его дальнейшей судьбы. Ни того, как он стал монастырским послушником у Фотия, проводя почти все время в карцере на хлебе и воде, как потом жил в монастыре Соловецком, то искренне каясь, то пьянствуя и буйствуя неудержимо, как стал старцем-пустынником на Анзерском острове и споил всех окрестных таких же старцев и как, наконец, допущенный вернуться на родину, до нее не доехал, умер голым и нищим в Архангельске, в больнице приказа общественного призрения, на сорок девятом от роду году.

ЗНАМЕНИТАЯ МОГИЛА

Невелик сибирский город Березов, а и в нем свой городничий по фамилии Андреев, человек решительный и с фантазией.

Без фантазии жить в Березове невозможно. Городок построен при царе Федоре, при великом Петре вырос до четырехсот казацких дворов, ста годами позже выгорел почти дотла вместе с деревянными стенами и с башнями, когда-то устрашавшими инородцев. Теперь в Березове жителей тысяча человек, домов меньше двухсот, да две церкви, да городничий Андреев, как сказано — не лишенный фантазии и к спирту привычный.

Год 1825-й, — но это все равно, потому что над городом Березовом время не властно и судьбы человечества на нем не отражаются. Он стоит на крутом берегу реки Сосвы, близ ее впадения в Обь. Если стать лицом к реке — за нею на многие сотни верст пойдут обширные низменные луга с озерами, протоками и зыбкими болотами; если к реке стать спиной — впереди на тысячи верст протянется хвойный лес: кедр, ель, сосна, пихта; на опушках и полянах — ольха, осина, береза; всякого зверья гибель. Человек бьет зверя; зверь иной раз задирает человека; по уму и другим качествам не так уж они и отличны. Исключение представляет из себя городничий Андреев, только что получивший приказ тобольского губернатора Бантыш-Каменского:[220] разузнать и донести, цела ли и где находится могила Меншикова, ссыльного любимца Петра Великого.

Город Тобольск, сибирская столица, от Березова в 1066 верстах — для желающих приятная прогулка: восемь месяцев снег, мороз бывает градусов до сорока пяти, птицы мерзнут на лету, земля и лед трескаются. Впрочем, тут между землей и льдом нет особой разницы: земля — тот же лед, аршина на два тает, дальше — вечная мерзлота. lope человека и зверя — свирепые бураны, от которых есть одно спасенье: зарыться в снег и ждать своей участи: может быть, через два-три дня погода переменится.

Меншиков был похоронен близ алтаря церкви, им же и построенной, на берегу Сосвы. Сосва — река быстрая и в разлив многоводная; за сто лет она размыла свой крутой берег и изгладила всякий след могилы светлейшего князя ижорского, которого некогда Феофан Прокопович[221] приветствовал словами: «Мы в Александре видим Петра», который возвел на престол Екатерину I и самовластно управлял Россией в первые дни царствования Петра II.

Но раз приказывает губернатор — городничий должен слушаться и исполнять. Нашелся старожил Березова, казак Шахов, который был вожатым столетнего березовского мещанина Бажанова и будто слыхал от него, что имеется старая могила на косогоре близ Спасской церкви. Чья могила — про то точно неизвестно, а по древности своей как будто подходит.

Стали в указанном месте рыть, вернее — рубить мерзлую землю. И так повезло городничему, что действительно дорылись. На глубине трех аршин с четвертью ударила железная кирка о крышку гроба. Был месяц июль, день жаркий, но земля на такой глубине была скована льдом. И этот вечный лед сохранил в целости и нетленности то, что было предано земле тому назад почти столетие.

Цело было и ярко-алое сукно, которым был обит детский гробик. Удар киркой проломил крышку, а вскрыв, увидали младенческое тело, завернутое в зеленый атлас. На головке шелковый венчик. Рядом с этим гробиком оказался и другой такой же — как два орешка из одной скорлупки. А под гробиками завиделся огромный трехаршинный гроб, как бы колода, выдолбленная из кедра и обитая таким же алым сукном, с серебряным позументным крестом на крышке.

Пока городничий Андреев соображал, что делать, и пока в толпе обывателей, собравшихся без зова, шептались, ладное ли это дело — обижать младенческие могилы, — горячим солнцем охватило гробики, и на глазах у всех личики младенцев почернели, а за ними потерял яркость зеленый атлас и распались шелковые головные венчики. Полчаса сделали то, чего не могли сделать девять десятилетий.

Нашелся в толпе старый человек, слыхавший от своего деда, что острог был в другом месте и при нем была малая церковь Рождества Богородицы, строенная самим ссыльным князем, да сгорела.

Однако такие разговоры городничий прекратил: только народ смущать! Два детских гробика — чистая случайность; им отведется новое место. А чье тело может лежать в саженном, долбленном из кедра гробу, как не тело великого человека, Петрова сподвижника! К тому же имеется ясный приказ тобольского губернатора: могилу отыскать и приготовить к его, губернатора, личному осмотру.

Обкопав кругом, приподняли тяжелую примерзшую крышку. Под ней лежало тело, обернутое в зеленый атласный покров. Когда же, не тревожа покойника, тот покров разрезали вдоль и концы его откинули, — ахнула толпа, увидав белое лицо, едва подернутое синевой, молодое, строгое и суровое. На голове была шапочка из алой шелковой материи, подбородок подвязан широкой лентой и фустом, однако просвечивали белые целехонькие зубы. И был на мертвеце халат шелковый, красноватый, на ногах башмаки без клюш, с высокими каблуками, вершка на полтора, а переда остроконечные, обитые махровым шелком. Говорят, что у мертвецов отрастает щетина на бритых щеках; но были гладки щеки, и губы, и подбородок, как будто напраслину рассказывали, будто Мен-шиков в остроге отпустил большую бороду в знак печали и раскаяния в грешных своих замыслах.

Всего же удивительнее было то, что у гроба, долбленного из цельного кедрового ствола, остались с обоих концов недолбленых вершка по три, да на каблуки клади полтора вершка, — как мог в таком гробу уместиться знаменитый великан князь Меншиков, в росте почти не уступавший Петру? И зачем нарядили его в башмаки с каблуками, как носили в старые годы знатные женщины?

Все это видел городничий Андреев, видели и любопытствующие люди. И кто видели — те вспомнили рассказ стариков про цареву невесту Марию, старшую дочь опального князя. Как приехала она с отцом и сестрами в ссылку, как считала, что ее молодая жизнь кончена на семнадцатом году, и не стала она ни царицей, ни женой того, кого тайно любила и с кем рассталась, даже не простившись. И как однажды приехал в Березов сторонний свободный человек-добровольно сюда никто не езживал раньше, — молодой князь Федор Долгоруков, тот самый, чье сердце она увезла с собой, приехал тайно, будто простой казак, бросив службу, и родных, и Россию, с великими трудностями одолев долгий путь и явившись перед светлые очи княжны Марии. И как отец, проведав о приезде, махнул рукой и сказал: «Пусть будет по-вашему, а я ничего не знаю». И как их тайно повенчал старый священник Спасской церкви, и потом часто видели березовцы молодую чету гуляющей на берегу Сосвы, он — в простой одежде, она — всегда в черном бархатном платье с окладкой из серебряной блонды. И как год они были счастливы, — а к концу года молодой князь хоронил свою жену и двух близнецов, родившихся мертвыми. И будто в Спасской церкви и посейчас хранится золотой медальон с прядью светло-русых волос, переданный туда князем, недолго пережившим свою жену.

Вот какую могилу нарушил городничий Андреев! Все это поняли, и все молчали, потому что в городе Березове болтать не полагалось: привычны были обыватели к военной строгости.

* * *

Спустя полтора года приехал в Березов и сам губернатор Бантыш-Каменский, человек просвещенный и ученый, потомок Кантемира, сам писатель и сын писателя[222]. Другие губернаторы только правили — этот меньше правил, больше старался обогащать науку учеными изысканиями, за что в скором времени получил законное воздаяние в виде суда Шемякина.

Дмитрий Николаевич любил науку искренне и почерпал в истории отдохновение от административных забот и тихую радость. Человек был разносторонний, бывал за границей, изучал деяния знаменитых полководцев, интересовался и крестовыми походами, знал преотлично жизнь Петра и всех его сподвижников. Куда бы ни бросала его судьба — везде он старался оглядеться со вниманием и обогатить историю своими розысками. Живя в Тобольске, много раз порывался съездить в Березов, столь прославленный своими именитыми ссыльными: Меншиковым, Алексеем Долгоруким и Остерманом[223]. Две могилы были известны, третью могилу надлежало разыскать. По счастью, нашелся в Березове толковый городничий Андреев, стараниями которого точно установлено место упокоения светлейшего князя ижорского.