Обретая надежду - Дж. Б. Солсбери

спину. И его поднятую руку.

— Бен, остановись! — кричу я.

Но уже слишком поздно.

Энтони поворачивается направо на левый хук Бена, который отправляет бармена назад в стопку чистой стеклянной посуды. Разрушение происходит за несколько секунд до следующего удара. На этот раз сильнее, чем в первый. Голова Энтони падает набок, глаза закатываются, и он обмякает. Парень без сознания. Но Бен тянется к нему, либо не замечая, что Энтони нокаутирован, либо ему все равно.

Прикрываю рот руками, не могу вдохнуть воздух настолько, чтобы закричать.

Из толпы выскакивают два вышибалы.

Они оттаскивают Бена назад как раз в тот момент, когда он наносит свой третий удар, который едва задевает челюсть Энтони. Эти парни огромны, но Бену удается сбросить их с себя, чтобы снова броситься на Энтони.

Я проскакиваю между вышибалами и хватаю Бена за рубашку.

— Бен, пожалуйста, не надо!

Его тело вздрагивает при звуке моего голоса. Эта секундная пауза дает вышибалам достаточно времени, чтобы схватить его и вытащить из-за стойки. Я следую за ними, пока они не добираются до задней двери и не выталкивают его наружу.

— Остынь на хрен, придурок, — говорит Билли, один из вышибал.

Бен не ругается, не кричит. Он пугающе молчалив, когда сцепляет руки на затылке и идет по переулку, тяжело дыша.

— Ребята, вы не могли бы оставить нас на минутку? — спрашиваю я Билли.

Он изучает меня и Бена в течение минуты, а затем кивает.

— Сделай это быстро. Если он сбежит, это дерьмо на твоей совести.

— Не сбежит. — Я наблюдаю, пока вышибалы не оказываются вне пределов слышимости, и смотрю на Бена, его руки на бедрах, спиной ко мне. Я подхожу к нему, и его плечи напрягаются при звуке моих приближающихся шагов. Останавливаюсь в нескольких футах от него.

— Бен… — Я хочу спросить, почему он это сделал, но у меня такое чувство, что я уже знаю.

Он опускает голову.

— Я должен был.

— Нет, не должен.

Мужчина резко оборачивается, его свирепый взгляд заставляет меня ахнуть. Он плохо контролирует свой гнев, и я чувствую, что мне нужно действовать осторожно.

— Он. Сделал. Тебе. Больно. — Взгляд Бена устремляется на мою грудь. — Я должен был причинить ему боль в ответ.

Я сдуваюсь от надломленного звука его голоса.

— Бетани.

— Да. Бетани. — Он делает пару шагов вперед, не обращая внимания на двух вышибал, которые окружают нас. — Потому что ты мне ничего не рассказываешь.

— Что еще она тебе рассказала? — Она бы не выдала меня… не так ли?

Бен отшатывается.

— О, черт, это еще не все? — Он запускает руки в волосы.

— Бен, нам нужно поговорить…

— Теперь ты хочешь поговорить? — Бен хихикает, но звук мрачный и полный гнева.

Я качаю головой.

— Это несправедливо.

— Несправедливо? Хочешь поговорить о несправедливости? — Теперь он кричит. — Несправедливо то, что моя жена умерла в ту же минуту, когда родилась моя дочь, Эшли! Надевать широкую, блядь, фальшивую улыбку на каждый ее день рождения, притворяясь, что я не оплакиваю смерть женщины, которую поклялся любить вечно, это, блядь, несправедливо. Сталкиваться лицом к лицу с ее смертью снова и снова, каждый божий день, потому что Эллиот улыбается, как она, смеется, как она, и каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, то вижу Мэгги, вот это чертовски несправедливо.

Мое сердце разрывается на части с каждым словом.

— Но я это делаю. Каждый день. Потому что, какой у меня есть выбор? Какой у меня есть выбор, кроме как идти по жизни изможденным и задыхающимся?

— Бен…

— Потом появляешься ты, и я как будто снова могу дышать. Сначала это были всего лишь минуты. Ты была рядом, и я не думал обо всем, что потерял. Ты была в моем доме, и проходили часы, а я не скучал по ней. Потом дни. — Его глаза блестят от слез. — Я открыл тебе свою гребаную душу. Держал свое сердце в руках и предлагал его тебе, разбитое, кровоточащее и такое потрепанное, но я отдал тебе все это. А ты… — Он качает головой. — Ты мне ничего не даешь. Твои стены прочно стоят на месте, в то время как я истекаю кровью у твоих ног. — Его измученные глаза встречаются с моими. — Насколько это, блядь, справедливо?

Я кусаю губы, чтобы он не увидел, как они дрожат.

И ничего не говорю.

Потому что Бен прав.

Но я не знаю, как это исправить.

БЕН

Эшли изо всех сил старается не заплакать. Ее лицо — маска безразличия, только глаза говорят о том, что она вообще что-то чувствует. Даже сейчас, после всего, что я ей сказал, обнажая свою душу здесь, в переулке, где мы разделили наш первый поцелуй, девушка все еще отгораживается от меня.

Я поворачиваюсь к вышибалам.

— Что вам от меня нужно? Я бы хотел поскорее покончить с этим, чтобы вернуться домой к своей дочери.

— Копы сейчас там разговаривают с Энтони и свидетелями, — говорит тот, что покрупнее.

Взгляд вышибалы задерживается на Эшли в дальнем конце переулка, заставляя меня задуматься, есть ли у них история помимо их профессиональной дружбы. Не то чтобы это уже имело значение. Она ясно дала понять, что даже сейчас не открывает мне свое сердце. И есть одна вещь, в которой я уверен — я не могу поддерживать отношения между нами в одиночку.

— Уверен, что Энтони захочет выдвинуть обвинения, — говорит здоровяк.

Я не отвечаю, потому что не ожидал меньшего. Это то, чего я заслуживаю. После того, как поговорил по телефону с Бетани, и она рассказала мне, что сделал этот ублюдок, я понял, что готов быть арестованным, чтобы нанести хотя бы один удар. Мне повезло, у меня было два с половиной.

Я прислоняюсь к кирпичной стене и сползаю на задницу, упираясь руками в колени, когда мой адреналин резко падает. Дверь за ней захлопывается.

Здоровяк вздыхает, затем смотрит на меня.

— Ты в порядке?

— Нормально.

Он кивает, скрещивает руки на груди и хмурится.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что вырубил этого ублюдка. — Он качает головой. — Ненавижу этого парня.

Я изучаю его и то, как он выглядит после того, как закрылась дверь, за которой скрылась Эшли.

— Она тебе нравится. — Вступай в клуб.

— Что в ней может не нравиться? — Он смотрит на меня. — Но я попытался слишком поздно. Она не хотела иметь со мной ничего общего. Теперь я знаю почему.

— Почему?

Он хихикает.

— Ты не можешь быть настолько глуп, чувак.

О чем, черт возьми, он говорит?

— Давай притворимся, что это так.

— Она