Генерал Доватор - Павел Федоров

Зину, как нарочно, посадили рядом с Валентином в передний угол, и они оба, молодые и сияющие, сидят точно новобрачные. Какие нелепые мысли лезут в голову. А что, если сейчас Ефимка крикнет «горько»... Поцеловал бы он Зину или нет? Вероятно, сначала посмотрел бы в глаза, а потом... Нет, в глаза смотреть страшно, Жгучие, синие, недоступные в своей строгости.

Валентин неловко тычет вилкой в яичницу, рушит глазастый желток, а захватить не может. Рядом теплое дыхание Зины. Он чувствует аромат ее васильковой шелковой блузки и видит, как мелькает сильная, покрытая бархатным пушком загорелая, шоколадного цвета рука. Вдруг эта рука подхватывает с его тарелки ломтик яичницы и подносит к его губам.

— Пили за мое здоровье, а вы не слышали! Закусите хоть! — укоряюще говорит Зина.

— Простите, задумался, — отвечает невпопад Валентин.

— О чем вы думали? — Слегка, прищуренные глаза девушки светятся ласковым сияньем.

Валентин смотрит в это сияние и не может оторваться. Молчит. «Разве ты не знаешь, о чем я думаю?» — спрашивают его глаза.

— О чем я сейчас думал, расскажу в другой раз, — произносит он вслух и почти резко. А потом, точно испугавшись неуместной резкости, тихо добавил: — Иногда приходит на ум такое, что даже самому себе стыдно признаться.

Зина вспыхнула и ничего не ответила.

После завтрака Никита Дмитриевич повел Алтухова показать колхозное сено. Молодежь заняла горницу. Зина извлекла из футляра скрипку. Хорошая, волнующая мелодия зазвучала в горнице.

— Почему вы не эвакуировались со школой? — спросил Ковалев Зину.

— Нашу школу не эвакуировали, а распустили.

— Ну, а что же будете делать, если немцы придут?

— Как это придут? А вы на что? — Зина тряхнула головой и выжидательно посмотрела на комбата. Такие вопросы задавали Ковалеву и в Белоруссии, и на Смоленщине, задавали всюду, куда приходила его часть. И всем он отвечал: «Дальше не пройдут». Он и сам верил в это, а немцы все шли и шли, занимая город за городом, а он отступал и упорно говорил: «Дальше не пройдут». Выходит, обманывал он и себя и всех, кто задавал ему этот страшный вопрос.

— За каждый клочок земли, который нам приходится отдавать, мы зубами готовы держаться и бьемся насмерть! — зло проговорил Ковалев и неожиданно смолк.

Да, тяжело было говорить об этом сейчас, когда немцы заняли Волоколамск и находились в семидесяти километрах от Москвы

Но Ковалев, как и все его боевые друзья, твердо верил в то, что наступит перелом и они погонят гитлеровские полчища прочь от Москвы.

ГЛАВА 5

В эти дни полк Осипова стоял в резерве и готовил второй оборонительный рубеж в районе Язвищенских высот. Ковалев навещал Петропавловское почти ежедневно. Фроловская семья встречала его, как родного. Особенно рада была его наездам Ефимка. Веселая и непоседливая, она требовала музыки, песен и пляски, но в доме с некоторых пор поселились тишина и скука. Ольга и Евдокия ушли в Ивановскую МТС угонять тракторы и застряли где-то по дороге. Зинаида, закутавшись в теплую оренбургскую шаль, куда-то исчезала на целые дни, а вечерами читала. Иногда она запиралась с отцом в горнице, они шушукались и гнали Ефимку от замочной скважины. Только с приездом Валентина все озарялось ярким светом, как любила говорить Ефимка. Начинались стряпня, игры и всякие интересные разговоры.

В такие дни Ефимка была наверху блаженства. Но самое интересное началось с того момента, когда она совсем случайно подслушала странный разговор между Валентином и Зинаидой. В этот день батарейцы топили у Фроловых баню. Сначал мылся Валентин с солдатами, потом Ефимка с Зинаидой. Родителей дома не было, они уехали в Москву навестить больную тетку. После бани Ефимка забралась на лежанку и, свернувшись калачиком, незаметно заснула. Разбудил ее негромкий голос Зинаиды. Она кому-то говорила:

— Я все поняла и все обдумала. Голову прятать под крылышко не буду.

— Но ты знаешь, что это очень опасно. К тому же ты такая красивая, — возразил мужской голос, и Ефимка узнала Валентина.

— А почему разведчица должна быть дурнушкой? — Рассмеялась Зинаида.

Ефимка едва сдержалась, чтобы не крикнуть, у нее больно сжалось сердце, когда узнала она, что Зина собирается быть разведчицей.

— Я повторяю, что это смертельно опасно!

— А ты разве ежедневно не подвергаешь себя опасности?

— Я — это другое дело. Я принимаю смерть в бою, как должное.

— А почему же мне нельзя принять смерть в открытом бою, лицом к лицу с врагом?

— Там будет другая смерть...

— Думаешь, не знаю? — тихим голосом спросила Зина.

— Несколько дней назад ты сказала мне, что любишь, а сейчас объявила, что уходишь по заданию к немцам в тыл. У меня, понимаешь, такое состояние, как будто меня обманули, дали в руки счастье, а потом отняли.

— Я не подозревала, что ты так... — вдруг голос Зинаиды зазвучал, как металлический. — Подожди! Предположим, что у нас есть ребенок. И вот ты, комиссар батареи, во имя спасения других жизней мог бы меня послать на смерть? Мог бы или не мог? Скажи.

— Смотря по необходимости... — глухо и нерешительно проговорил Ковалев, с явным намерением оттянуть ответ на этот неожиданный и жестокий вопрос.

— Значит, при необходимости послал бы? — не унималась Зина.

— Знаешь, я тысячу раз пошел бы сам, но тебя не послал бы, — ответил он с твердой мрачностью.

«Ах, дура, дура, и что же она мучает его!» — кусая подушку, всхлипывала за печкой Ефимка.

— Нет! Такая возможность исключена, милый. — Зина встала и, заложив руки за спину, широкими шагами прошла по комнате. Ее тонкий профиль с нахмуренными бровями был недоступно красив. — Да, да, такая возможность исключена, мой милый, — продолжала она медленно и громко, словно любуясь своим сильным, гибким сопрано. — Исключена потому, что твоя жертва в данном случае напрасна, бесполезна и даже вредна. Представь, ты, как командир батареи, находишься около своих пушек, а я, как разведчица, сижу в Шитькове в маленьком подвальчике около рации. И вдруг верхний этаж моего подвальчика занимает немецкий штаб. Предположим, приехали генералы, полковники и дюжины три лейтенантов. Я тебе передаю: «Валя, второй дом от края подними на воздух». А ты отлично знаешь, что в подвале этого дома я, Зина. Поднимешь или не поднимешь?

На несколько минут комнату заполнила напряженная тишина. Валентин слышал, как бьется у него сердце, а слова, нужные слова, уплывали куда-то все дальше и дальше.

— Поднял бы! — наконец решительно произносит он, но, немного подумав, оговорился: — Наверное, поднял бы! Ну, довольно об этом. — Он едва сдерживался, и голос его начинал срываться.

Зина подскочила к нему, обняла и расцеловала. Ефимка, не вытерпев, заплакала за печкой. Успокоив сестренку, Зина взяла скрипку и заиграла. Скрипка тихо и нежно пела. Видно было, что в песню эту Зина пыталась вложить всю свою молодость и то новое глубокое чувство любви, которое она впервые переживала. Ей было приятно видеть, что Валентин слушает ее и, может быть, сейчас, в эту минуту, думает о том же, о чем думала и она.

— Какой сегодня день! Если бы ты только знал, какой день! — восторженно произнесла Зина, оборвав горячий голос скрипки.

Она подошла к Валентину, села рядом и, положив голову к нему на плечо, тихо сказала:

— Сожми мою руку... Крепче, крепче... Вот мы с тобой съездили сегодня в сельсовет. В течение пяти минут из Фроловой меня превратили в Ковалеву и отдали тебе в полную власть. Это шутка, конечно, но знаешь, мне сейчас так стыдно, так стыдно, будто я совершила самый бесчестный поступок. А все оттого, что я бессовестно счастлива. Нашим пока не скажем. Время сейчас тревожное, а мы, здравствуйте, — поженились! Честное слово, глупо. Мне, значит, завтра же надо итти к своему начальнику и заявить: «Знаете, товарищ начальник, ваша разведчица Зина вышла замуж». Просто какой-то дурацкий водевиль. А все ваша милость виновата. Вскружил голову девчонке...

— Ну, положим, поездка в сельсовет не моя затея... А ты что, начинаешь раскаиваться? — спросил Валентин.

— Нет, нет! Я сама не знаю, что говорю! Валенька, милый, я ведь любовь знала только по книжкам. А вот пришла же она и так неожиданно и в такое время, что даже как-то страшновато за все. А сейчас я нарочно и себя и тебя испытывала, хотя и знала, что ты сильнее меня. В последние дни я много думала и перебирала в памяти все твои рассказы о войне. Это так страшно и так горько. Какие испытания несет наш народ! Так разве после этого я могу остаться в стороне? Нет, не могу. Ты понимаешь меня и я вместе с тобой хочу нести все тяжести войны и биться до конца, до победы.

В окно кто-то громко и настойчиво постучал.

— Кто бы это мог быть? — спросила Зина.

— Да вояки какие-нибудь. Я сейчас приду.

Валентин, подхватив бурку, исчез за дверью.