Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина

Лика Мезинова никого ничего не предпочитала и Потапенко был для нее par de pies (досада). Игнатий Потапенко – крошечный писатель, бывший семинарист, Чехову не годящийся в подмётки. Par de pies – это тоже чеховское выражение (с досады), так как сначала началась игра, что он, может быть, ревновать начнёт, а потом и заигрались.

В рассказе “Володя большой и Володя маленький”, то Володя маленький тоже написан с оглядкой.

Важно то, что его, в сущности, эти все истории только донимали: Чехов, как и Лермонтов, – это люди, которым так и не удалось полюбить.

Почему, например, Астров не может жениться на Соне, хотя она уж буквально пляшет как собачонка, да потому что он знает ее с детства (когда ей было около 10 лет) и привык к ней. Влюбиться во младенца мог только такой человек, как отец Гоголя Василий Афанасьевич, так ему перед этим приснился младенец в кроватке и потом он его опознал. Это совсем другой менталитет, так как это – люди, которые изначально самих себя и друг друга и живот свой предали Господу Иисусу Христу. В секуляризованном сознании ничего подобного не могло быть.

Что касается “Трёх сестёр”, то Чехов, как трезвый человек, обращает внимание на свойство, присущее и мужскому полу и женскому: это некий душевный раб, разъедающий души, и он называется “мечтательство”.

По лейтмотиву “Трёх сестёр” - в Москву, в Москву, в Москву. Кому знать, как не Чехову – а что же в Москве, да тоже самое.

Особенно в этом смысле уничижительно написана Ирина, только актрисы и режиссёры этого не понимали: “Мы поедем в Москву и там явится мой настоящий и вот, его-то я и любила и о нём-то и мечтала” (это хуже Татьяны Лариной).

Мечта – это душевный рак. Мечтательство – это вовлечение души в эту деятельность, а мечта – это, как предмет – душевный рак.

Православный должен стремиться, иметь произволение. Воображение и мечта – это наша общая область с демонами (Софроний Сахаров). Но актёр, также как и писатель свидетельствует некие тайны жизни, тайны бытия, если только он не участвует в дешевых коммерческих ролях. В этом отношении на самом, конечно, низшем этапе, но театр воспитывает, но именно детей или взрослых, которые по уму находятся в детском состоянии (в духе – малых сих).

В этом отношении, Островский написал несколько серьёзных женских ролей и, главное, “Без вины виноватые”. Кручинина на сцене воспитывает людей, хотя тоже не без огрехов, аберраций и издержек производства.

Но в театре дети могут учиться узнавать доброе, отвергать злое. Поэтому-то пьесы Чехова не прочитаны и менее всего прочитан “Вишнёвый сад”.

Антон Павлович Чехов изумительно изнутри понимает женскую психологию и психику и, отчасти, даже психофизику.

Про Чехова были легенды: первая – про тяжелое детство, вторая – связана созрелым возрастом и с его историями с прекрасным полом, третья (самая проблематичная) – социальное лицо Антона Павловича Чехова.

Львиная доля переписки Чехова – это письма к Алексею Сергеевичу Суворину. Алексей Сергеевич Суворин – это человек, который открыл Чехова, это его благодетель.

Чехов был однажды у Варнавы Гефсиманского и старец даже произвёл на него прекрасное впечатление, но это ещё не есть душевный переворот. Опухтин регулярно ездил в Оптину, оставаясь активным педерастом.

Преподобный Варнава Гефсиманский говорил, что если не будете молиться за благодетелей, то места ваши в Царстве Небесном займут ваши благодетели.

Алексей Сергеевич Суворин безусловно есть благодетель Чехова и, более того, это его постоянный, настоящий, умный собеседник. Человеку чрезвычайно нужны такие вот длительные интеллектуальные контакты с равным, потому что если бы Чехов оказался, как Лев Толстой, с одними потаковниками, то он бы засох гораздо раньше, как именно и засох (нравственно) Лев Толстой.

Постоянное общение с Сувориным давало Чехову постоянный прилив свежих сил, не говоря о том, что Суворин был его нянькой на протяжении всей жизни, пока в 900-х годах сам Чехов не стал от него удирать.

Суворин – это такое постоянное, доброе, наблюдающее око, это нянька, когда надо вести человека за границу, когда надо наладить его лечение и когда Чехов настоял на своём путешествии на Сахалин, то Суворин взял с него слово, что он будет регулярно посылать ему путевые заметки и платил за эти заметки по двугривенному за строку – это очень много.

Когда на первом представлении провалилась “Чайка”, то второе представление прошло с успехом, так как за режиссуру взялся Суворин, который на актёров не полагался, а прямо говорил – иди направо, иди налево, остановись.

Примерно года за три до кончины, под влиянием всяких прогрессивных деятелей: Гольцев ? Михайлович, Горький Алексей Максимович – младший друг Чехова, редакторы прогрессивных газет и журналов, например, Стасюлевич со своим “Вестником Европы”, всячески включаются в то, чтобы очистить репутацию Чехова от этого грязнящего пятна, то есть дружбы с Сувориным.

И бедный Чехов этому влиянию поддаётся и до такой степени, что прячется от Суворина в Петербурге. Розанов пишет, что встречает Анна Ивановне старшего брата Чехова Александра и говорит, что “Александр Павлович, я слышала, что Антон Павлович здесь. Алексей Сергеевич ждёт его” В ответ – Да нет, он же не приехал, видимо, это ошибка (сам Чехов запретил ему говорить).

Тут ещё дело Дрейфуса. Суворин даёт в “Новом времени” несколько публикаций, где он, в частности, говорит о продажности журналистки, которая устраивает этот газетный хай и уже совершенно не даёт органам правосудия разобраться. Чехов пишет Суворину, что вот и я уже получил 20-50 франков, но, во всяком случае, и меня тоже подкупают.

Суворин, потеряв Чехова, нашел себе другого подопечного, как раз Розанова, а Чехов, уйдя от Суворина, уже другого такого друга не нашёл.

Чехову навязывались в друзья многие: Горький, Бунин, которым уже было нужно, как лоцманам, немножко присуседиться к его славе. Но это не были друзья для души.

К концу жизни, кроме работы, вокруг Чехова крутились другие прогрессисты из журнала “Мир Божий” типа Богдановича и вокруг Чехова увивается начинающий Курин. Но они все к нему уже обращались как к мэртру: отчасти он давал им советы и литературные и жизненные, но сам он, конечно, чувствовал, что его жизнь на исходе (но и разбойник на кресте тоже чувствовал, что его жизнь на исходе). И дело не в том, чтобы дольше прожить, а дело в том, как сказано у Достоевского, чтобы “восполнить свою тайну, совершить заданное”.

Чехов уезжает со своей Ольгой Леонардовной за границу как бы для лечения, но прекрасно понимает, что никакое лечение ему не поможет.

Родовая семья Чехова. Сестре Чехова Марии Павловне достаётся за всех болеть, за всех уставать, всех устраивать, за всеми ухаживать. Ей, по всей вероятности, не было Божьего благоволения выходить замуж, поэтому все, кто к ней сватались, ей не нравились, а который нравился был не для нее.

Завещание Чехова – оно характерно. Его жена Ольга Леонардовна, кроме фамилии Чехова, получила пять тысяч рублей и всё. Чехов нажил большое состояние и настоящей наследницей оказалась Мария Павловна и золотым дном для нее было доходы с пьес. Марии Павловне Чехов завещает – помогай бедным.

После смерти у Чехова остаётся молитвенница мать Евгения Яковлевна, заботница Мария Павловна, которая переносит свою заботу на племянника Чехова – на актёра Михаила Александровича Чехова.

Следующему поколению Чеховых как бы пришлось поработать и за себя и за того парня. Михаил Чехов был почтительным посетителем старца Нектария Оптинского, притом в начале он был, как бы сосватан к Нектарию - Нектарий посмотрел на фотографию Михаила в роли Гамлета и сказал, что “я тут вижу проявление духовности, я согласен его принять” (уже были 20-е годы).

Михаил Александрович почтительно осведомляется, что “не рассердится ли старец, если я к нему поеду ни сию минуту, а через два дня”. Если сравнить Пушкина и Филарета: разве Пушкин бы когда-нибудь на приглашение Филарета соизволил бы приехать – ему только можно было стихи написать. И, даже, если сравнить Розанова и Сергия Страгородского во время религиозно-философских собраний, то тот тоже вряд ли бы стал выслушивать от Сергия отеческие наставления.

Михаил Чехов приезжал к Нектарию, исповедовался, выслушал старческий совет, чтобы его второй жене (обе жены - немки) немедленно перейти в православную веру. И только одно благословение старческое он нарушил, так как Нектарий благословил остаться его в России, чтобы не вышло, а Михаил всё-таки не выдержал и уехал за границу.

Многие потом хотели вернуться. Господь, как известно, и намерения целует, но не получилось. А так, конечно, и Рахманинов подумывал (Собинов был убит на гастролях в Латвии). Два года жил в Париже Станиславский, но вернулся; регулярно уезжал Москвин, но возвращался.

Создать миф о Чехове как описателе, который, в конце концов, пришел к демократам не получилось. На всю социал-демократическую шатию Чехов смотрел с глубокой иронией и, конечно, с глубоким скептицизмом. Антон Павлович не дожил даже до 1905 года и в этом – великая милость Божия.