Со спичкой вокруг солнца - Семен Нариньяни

— Странные встречи бывают у фельетонистов, — сказал Адольф Губиньш. — Один мой приятель утверждает, что фельетонисты ищут только жуликов, встречаются только с жуликами, пишут только о жуликах. О тех, кто украл, растратил, обманул. Этих тоже дай бог, но больше у нас все же встреч других. И интересней, и поучительней. Иногда придет человечек, ну прямо для Гоголя. А то явятся в один день двое, и оба для Антона Павловича. Да хоть бы тот же самый Елисапетов Август Леонидович, это же брат Червякова из «Смерти чиновника».

— А что, не глупая мысль поговорить о людях, которые бывают на приеме в отделе фельетонов, — сказала Вал. Одинцова.

— Вы имеете в виду комические персонажи или психов вроде того, о котором нам только что говорил Пав. Крохалев?

— Я имею в виду людей необычных, любопытных.

— Что ж, разрешите начать эту серию мне? — попросил разрешения Ад. Губиньш и начал свой рассказ так:

КРОССВОРД

Этой любопытной встрече предшествовал не менее любопытный телефонный звонок, который раздался в то утро у меня дома:

— Товарищ Губиньш? Здравствуйте. Узнаете, кто говорит с вами?

— Нет.

— Учебный комбинат Центросоюза в Ленинграде помните?

— Нет.

— Мы учились вместе, только тогда вы были не мужчиной, а женщиной.

— Когда тогда?

— Ну, до войны.

— Ни до, ни после войны я женщиной не был.

— Вас звали в то время Густой.

— Густа моя сестра, а меня со дня рождения зовут Адольфом.

— А Густа училась в Ленинградском комбинате Центросоюза?

— Да.

— Господи, почему же я решила, что она это вы? И каждый раз, как только я видела в газете фельетон за вашей подписью, я всем говорила: «Мы с Губиньшем учились вместе, только тогда он был не мужчиной, а женщиной».

— Я не был женщиной, — еще раз повторил я и добавил: — Если это все, что вы хотели сказать, до свидания.

— Нет, нет. Ради бога, не вешайте трубку. У меня очень серьезное дело. Трагедия.

— Я не могу говорить о трагедии мимоходом, по телефону.

— Хорошо. Я сажусь в такси и через пять минут буду у вас дома.

— Дома я не принимаю.

— Я пожилая женщина, нас никто ни в чем предосудительном не заподозрит.

— Приходите к двенадцати в редакцию.

— А если в одиннадцать? Ну, пожалуйста!

— Хорошо, приходите в одиннадцать.

И вот без пяти одиннадцать я подхожу к редакции и вижу на верхней ступени подъезда маленькую, складненькую женщину. Наша редакция помещается в большом доме. Вместе с нами жительствуют в том же доме облисполком, наробраз, обком комсомола… Народу в дом ходит много, и маленькая, складненькая подходит к каждому и каждого спрашивает:

— Простите, вы не Губиньш?

Наконец после ста «нет» сто первый говорит:

— Да, я Губиньш.

Лифты пятиэтажным домам по статуту не положены. Наша редакция расположена в шестиэтажном доме, тем не менее лифта у нас тоже нет. Мы поднимаемся с бывшей студенткой учебного комбината Центросоюза на самый верх дома по лестнице. А у бывшей студентки, несмотря на суматошный характер, больное сердце. Она на каждом этаже делает остановку, отдыхает. Пока мы забрались на шестой, нам пришлось сделать пять остановок.

Сердце у моей спутницы больное, а характер общительный, разговорчивый. На площадке второго этажа, где у нас первая остановка, я узнаю, что мою спутницу зовут Милицей Антоновной и что работает она инженером-экономистом на дрожжевом заводе. Еще я узнаю, что тридцать пять лет назад Милица Антоновна вышла замуж, а восемнадцать лет назад родила дочку Катеньку.

На площадке третьего этажа у нас вторая остановка. Здесь Милица Антоновна объясняет, почему интервал между замужеством и рождением дочки Катеньки был столь долгим. Оказывается, свадьбу Милица Антоновна отпраздновала еще во время учебы. Муж Костя жил в мужском общежитии на Васильевском острове. Жена — в женском, на Петроградской стороне.

— Сначала, — говорит Милица Антоновна, — Костя ходил ночевать ко мне на Петроградскую сторону. Но про это узнала комендантша. Привела милиционера, дворников, составила протокол. Оказывается, студентке строго-настрого воспрещено встречаться в женском общежитии со студентом, даже если этот студент приходится ей законным мужем. Сами понимаете, думать мне с мужем о прибавлении семейства в таких обстоятельствах было не с руки.

Мы поднялись еще на этаж, и здесь, на очередной остановке, я узнал, почему молодые супруги не стали менять своего отношения к рождению ребенка и по окончании учебы. Став инженерами, Милица Антоновна и ее муж Костя прибыли в наш город. Работать молодые супруги стали на дрожжевом заводе, а жить в комнате, принадлежавшей когда-то его родителям. А в этой комнате жили еще две Костины сестры с мужьями.

— Сами понимаете, что это была за жизнь, — говорит Милица Антоновна, — шесть человек в одной комнате. Заберемся мы с Костей с вечера к себе за шкаф в постель и лежим, ждем, когда те, по ту сторону шкафа, утихомирятся, заснут. А те не спят, притворяются спящими. Как только у нас с Костей чуть что зашуршит, так какая-нибудь из сестер-злыдней сейчас же крикнет: «Костя, перестань возиться. Тебе рано идти на завод. Проспишь».

И так каждый день, чтобы выжить нас из комнаты.

А потом война, и снова не до ребенка. Костя ушел на фронт, так и не дождавшись отдельной комнаты. А мне эту комнату дали уже потом, в предпоследний год войны, как жене погибшего героя. И я жила одна на восьми метрах. Ничего по ночам в моей комнате уже не шуршало. Никто не кричал, не просил меня угомониться. Дворники и коменданты не составляли на меня протоколов. Только иногда ко мне заходили Костины сестры-злыдни, теперь тоже вдовы, и мы, не помня плохого, пели втроем:

Что стоишь, качаясь,

Тонкая рябина…

И вдруг луч света в моей одинокой жизни. За мной начинает ухаживать инженер с соседнего содового завода.

Здесь в рассказе происходит вынужденный перерыв. Мы поднимаемся на пятый этаж. А чем выше этаж, тем дольше остановка. На пятом этаже Милица Антоновна минуту стоит молча, чтобы, отдышаться. Потом, словно извиняясь, спрашивает:

— На чем я остановилась? Да, вспомнила. Ухаживать — это я сказала слишком пышно. Искусство флирта за последние годы очень упростилось. Мужчина не хочет тратить на ухаживание ни одной минуты. Он не ждет ее у проходной, не пишет нежных писем, не приглашает на вечернюю прогулку к реке. Купит мужчина в день знакомства билет женщине на последний сеанс и сразу же после кино по-хозяйски говорит;

«А теперь пошли к тебе».

Мой с содового пришел и остался. Мне было тогда тридцать восемь, ему сорок. Я понимала: пылкой или романтической любви у нас быть не может, но на дружбу с ним я надеялась. Жить одной страшно. А он прожил у меня неделю и пропал. День нет, два. Я волнуюсь: что случилось? Заболел? Или несчастный случай на производстве? Иду на содовый. Вызываю его на улицу. Он выходит, удивленно спрашивает:

«Зачем пришла?»

«Волнуюсь, почему тебя нет».

«Уже все».

«Как все?»

Оказывается, мой с содового давно женат, а мне об этом ни слова. Больше того, жена несколько дней назад родила ему ребенка.

Выясняется, отец моей тогда еще не родившейся Катеньки ходил ко мне не потому, что искал любви или дружбы. Просто на ту неделю, на которую он отвез жену в родилку, ему нужна была женщина. И он не постеснялся, оправдываясь, сказать мне об этом прямо.

Ну, что было делать? Плеснуть ему в глаза серной кислотой или написать на него жалобу в партком? Я не стала устраивать скандалов. Я решила родить дочку Катеньку.

Вы сделаете ошибку, если решите, что маленькая, складненькая пришла в редакцию, чтобы поплакать в жилетку фельетонисту. Чудаковатой она была, но не плаксивой. Неудачи скорее закалили, чем расслабили ее.

Родив дочку Катеньку, Милица Антоновна тогда же как бы подвела итог своей тридцативосьмилетней жизни. Жизнь ей не задалась, и она винила за это не себя, не людей, а свое жилищное неустройство. Если бы у нее ко дню свадьбы была бы пусть маленькая, пусть плохонькая, но своя отдельная комнатка, то жизнь ее — Милица Антоновна твердо верила в это — была бы радостней и полнокровней. Ей не пришлось бы любить воровски, страшась шорохов и скрипов. У нее были бы дети, рожденные тогда же, в первые, самые сладкие годы любви. И не нужно было бы ей через пять лет после смерти мужа, краснея, рожать от того, «с содового», дочку Катеньку.

И она тогда же, в родильном доме, дала себе слово сделать все, чтобы жизнь Катеньки была счастливей. Катенька только-только родилась, а Милица Антоновна стала откладывать деньги, чтобы сделать дочке к свадьбе подарок. Семнадцать лет жесточайшей экономии — и в прошлом году, окончив десятилетку, дочь получает в кооперативном доме, построенную для нее мамой однокомнатную квартиру. А в этом году, к радости Милицы Антоновны, Катенька выходит замуж за Эдика Кучкина, трубача эстрадного оркестра областной филармонии.