Честь и бесчестье нации - Владимир Бушин

Все это о Радзинском-старшем мы узнали из книги Радзинского-младшего "Сталин", которая и посвящена отцу-вдохновителю. И все это создает впечатляющий образ расторопной литературной букашки. Вот и спрашивают иные дотошные литературоведы в штатском: мог ли у такой букашки родиться столь грандиозный литературный гиппопотам, способный написать книгу в 640 страниц? И приходят к выводу: никак не мог! И тут высказывается несколько версий, весьма стойких.

По одной из них Эдик — сын упоминавшегося Ганса Фриче, заместителя Геббельса по радио, с коим у него такое разительное портретное сходство. Говорят, в феврале 1935 года Фриче приезжал в Москву, интересовался литературной жизнью, писателями, мог заинтересоваться и женами их. Как уже говорилось, жена Радзинского была уже далеко не молода, но, будучи маникюршей, она искусно владела всеми ухищрениями косметики и тонкостями макияжа и потому вполне могла ввести в заблуждение будущего заместителя Геббельса относительно свежести и сортности своих прелестей… И вот в результате этого знакомства 23 сентября 1936 года родился будущий гиппопотам драматургии. Как видим, он был немного недоноском. Ничего не подозревавший Станислав Адольфович хотел для маскировки своих западнических пристрастий дать младенцу русское имя, но мать, видимо, с тайной и нежной памятью о заезжем иностранце настояла на заграничном имени Эдвард. Такова одна версия пришествия гиппопотама.

По другой, не менее стойкой версии, дело было так. Жил-был известный всей литературной Москве милейший парикмахер-философ Моисей Михайлович Моргулис, имевший в Центральном Доме литераторов свой кабинетик. Иногда по вызову особенно заслуженных или престарелых литераторов он выезжал на дом. И вот однажды по адресу Старо-Пименовский переулок, дом 4-А, квартира 55, его вызвал пятидесятилетний Станислав Адольфович. Моисей — его все звали так даже в старости — что-то задержался. Радзинский не стал дожидаться и пошел в парикмахерскую недалеко от дома. Но вскоре Моисей и нагрянул. Его встретила Розалинда Гавриловна. Одна. Старушка была по-домашнему неприбранна и не успела навести марафет, и ее возраст не составлял тайны для глаза, но Моисей был парень-хват и притом — геронтофил, т. е. как раз любитель старушек. Дальнейшее легко представить…

Конечно, может раздаться вопль: "Ложь! Клевета! Розалинда Гавриловна не могла! Не могла!.." Позвольте, а почему? Если, по легенде, которую на глазах миллионов так сладостно обсасывал Радзинский, могла в прошлом веке религиозная грузинка Екатерина, если в начале этого века могла русская революционерка Аллилуева, мать Надежды, то почему же не могла в тридцатые годы московская еврейка-маникюрщица из литературной среды Розалинда Гавриловна? Ведь в эту пору и в этой среде нравы были куда как проще и вольготней…

Завтра. 1997. № 14, 16, 18

Сталинизмус унд мерцализмус

Удивительную книгу сочинили два доктора исторических наук, два профессора — А. Н. Мерцалов и Л. Н. Мерцалова. Называется она "Иной Жуков". Диво дивное, чудо чудное! Издана не так давно в Москве, а в каком издательстве — военная тайна. В аннотации сказано: "Миф о Жукове в камне, бронзе или на бумаге препятствует подлинно демократическому развитию РФ и других республик, составлявших СССР. Авторы книги предлагают иное решение ряда важнейших военно-теоретических и военно-исторических проблем". Это святая правда: книга кишмя кишит "иными решениями" самых разных проблем. Как сказал поэт, "что ни страница, то слон, то львица". Слон великих проблем, львица научного бесстрашия.

У руля военной истории

Стоит начать хотя бы с такого храброго заявления докторов-профессоров, сделанного в интересах, разумеется, подлинно демократического развития: "В подавляющем большинстве советские генералы не имели хорошего военного образования" (с. 28). Мы-то, простофили, не можем назвать хотя бы пяток наших крупных военачальников времен Великой Отечественной войны, у кого за плечами не было бы Военной академии имени Фрунзе или Генерального штаба, а то и обе они. Ну, Жуков. Ну, Рокоссовский. Кто еще? Ей-ей, не знаем. А наши новаторы хотя вовсе не приводят имен, но, объявив наши сведения устаревшими, с какой убежденностью еще и добавляют: "У руля войны стояли бездарные люди" (с. 32). У руля войны!..

Развивая тему военных кадров, но почему-то не претендуя и здесь на "иное решение", сочинители уверяют, что, когда началась война, "лейтенанты повели батальоны, капитаны — полки!" (с. 32). Мы слышали это от учителей наших авторов много-много раз, но до сих пор никто не назвал ни одного полка, которым бы командовал легендарный капитан. Да, нового тут ничего нет. Однако будем справедливы: надо иметь большую смелость, чтобы долдонить об этом доныне.

Читаем: "Представители Ставки просто мешали способным командующим" (с. 35). В доказательство дают примерчик: "Напомним лишь о конфликте Рокоссовского с Жуковым под Москвой" (с. 35). Очень свежо и убедительно! Только, в свою очередь не можем не напомнить профессорам, что в боях под Москвой генерал армии Жуков был не представителем Ставки, а командующим Западным фронтом, в который входила 16-я армия генерал-лейтенанта Рокоссовского. Неужели и сей факт безнадежно устарел?

Дальше — больше: "29 июля 1941 года Жуков по непонятным (!) причинам предложил Сталину усилить Центральный фронт и назначить командиром (!) фронта Ватутина, освободив Ефремова" (с. 70). В этом прозорливая чета, как никто раньше, видит крайне несправедливое отношение Жукова к Ефремову. Что ж, может быть. Как говорится, люди не ангелы, особенно на войне. Только хорошо бы учесть нашим историкам, что в ту пору "командиром" Центрального фронта был не генерал-лейтенант Ефремов, а генерал-полковник Кузнецов. Ну, конечно, факт этот не первой свежести.

А что касается "непонятных причин" усиления фронта, то они остались таковыми почему-то лишь для наших прогрессивных аналитиков. Вероятно, для сохранения в девственной нетронутости своего самобытного взгляда на историю Отечественной войны они просто не читали "Воспоминания" Жукова, где он довольно ясно писал о тех днях: "Наиболее слабым и опасным участком наших фронтов является Центральный фронт. Армии, прикрывающие направления на Унечу, Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта". Поэтому на вопрос Сталина, что он предлагает, Жуков ответил, что Центральному фронту надо передать не менее трех армий и "поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего" — Ватутина. Но Ватутин, кстати, назначен не был, а позже Кузнецова сменил именно Ефремов. Так что все было наоборот. Но это-то и дает право нашим буйным сочинителям считать себя учеными, предлагающими "иные решения" известных проблем. И таким "решениям" в книге нет конца, притом одно увлекательней другого.

О тех же лицах читаем и дальше нечто новое: "После гибели Ватутина командующим 1-го Украинского фронта стал Жуков" (с. 68), который "пробыл на этой должности около месяца" (с. 34). А мы-то думали, что Жуков стал командующим не "после гибели" Ватутина, умершего от ран 15 апреля 1944 года, а сразу после его ранения 29 февраля, то есть на полтора месяца раньше, и пробыл в должности не "около месяца", а весь март, апрель и половину мая, то есть раза в три дольше. Нам говорят: "Пора забыть эти вымыслы сталинской пропаганды!"

Кому полезно набить морду?

Впрочем, нет, все-таки едва ли мы были правы в предположении, что Мерцаловы не читали книгу Жукова. Действительно, пишут же: "Если судить по воспоминаниям маршала, он пробыл в Ленинграде с 6 сентября по 10 октября 1941 года" (с. 46). Правда, там черным по белому написано: "9 сентября вместе с генерал-лейтенантом М. С. Хозиным и генерал-майором И. И. Федюнинским мы вылетели в блокированный Ленинград". И дальше: "10 сентября я вступил в командование Ленинградским фронтом". Наконец: "В Москву из Ленинграда прилетел 7 октября". Как видим, у Жукова все даты не те, что у профессоров. И тем не менее мы думаем, что книгу они читали. Просто при этом следовали своему новаторскому научному принципу: "Смотрю в книгу, а вижу фигу". Только и всего!

Тут же новаторы замечают: "Наши оппоненты лишены чувства юмора". И очень много делают бескорыстно для развития этого замечательного чувства, когда пишут, например: "Командующие были бесправны", а в доказательство приводят такой довод: "Они были обязаны один и даже несколько раз в день докладывать Сталину об обстановке" (с. 45). Как же не рассмеяться, если известно, что не только в боевой обстановке в дни войны, но и в мирное время нижестоящий начальник обязан регулярно докладывать вышестоящему об обстановке, и до сих пор еще никто не считал это ущемлением прав военачальника. Никто! Даже С. А. Ковалев, знаменитый защитник прав человека-демократа.