Невидимка с Фэрриерс-лейн - Энн Перри

– Они совершают кровавые насильственные действия, – ответил Питт, криво усмехаясь и видя, как вокруг собирается толпа, привлеченная громким голосом Мургейта. – Они убивают из огнестрельного оружия, если у них оно есть. Вонзают нож в жертву, если он подвернется под руку, пускают в ход кулаки или душат. Но прийти в чужой дом с длинной веревкой, снять люстру с крючка – очевидно, заранее, до прихода жертвы, – предварительно привести человека в бессознательное состояние или связать, а затем вздернуть за шею и таким образом умертвить…

– Ради бога, старина! – взорвался Мургейт. – Неужели у вас нет никакого представления о приличиях?

– Все это заставляет думать о предумышленном убийстве, причем очень хладнокровном, – беспощадно продолжал Питт.

– Значит, существовал другой повод для убийства, – отрезал Мургейт. – Но, как бы то ни было, все это не имеет никакого отношения к моим делам, и я ничем вам не в состоянии помочь. – И он со всего размаха поставил кружку, расплескав при этом эль, к своему неудовольствию. – Лично я посоветовал бы вам очень внимательно вникнуть во все подробности жизни этого несчастного; может быть, он кому-нибудь задолжал… Заимодавцы могут быть очень склонны к насильственным действиям в таких случаях. Я лично не имею представления, как доискаться до истины, но это касается вас, а не меня. А теперь, если вам нечего больше сказать, я должен вернуться в контору. Я не могу заставлять своих клиентов долго ждать.

И не потрудившись узнать, нет ли у Питта еще каких-то вопросов к нему, Мургейт встал, рывком отодвинув столик, отчего пролилось еще немного эля, сухо кивнул и удалился.

Бартон Джеймс, защитник Годмена, был совсем другим человеком – выше, худощавее, более внушительного и уверенного вида. Он принял Питта в своей конторе и любезно осведомился о его здоровье, а затем пригласил садиться.

– Чем могу быть полезен, мистер Питт? – спросил он с любопытством. – Не касается ли это смерти бедняги Сэмюэла Стаффорда?

– Косвенным образом – да. – На этот раз Томас решил быть более осторожным, хотя бы сначала.

– Неужели? – удивленно приподнял брови Джеймс. – Но каким же образом я смогу вам помочь? Я, разумеется, был с ним знаком, но очень поверхностно. Он служил членом Апелляционного суда, но я не подавал апелляции лет пятнадцать-двадцать.

– Однако по одному своему, очень знаменитому, делу вы ему апелляцию подали.

– И не по одному, – согласился Джеймс. – Однако на этой основе близкие отношения не завязываются. И мне не знакомо ни одно дело, которое могло иметь хоть какое-то отношение к его смерти. Однако, пожалуйста, задавайте любые вопросы. – И он откинулся на спинку кресла, благодушно улыбаясь.

Держался Джеймс уверенно, голос у него был красивый и звучный. Питт представил, как таким отличным голосом он приковывает внимание всего зала и околдовывает присяжных своим личным обаянием. Интересно, насколько сильно он пускал это обаяние в ход, когда защищал Аарона Годмена или просил суд помиловать его? К каким средствам прибегал, пытаясь воздействовать на чувства или убеждения?

Томасу пришлось сделать усилие, чтобы вернуть мысли к происходящему, к вопросам, которые он намеревался задать.

– Благодарю вас, мистер Джеймс, но я расследую не только убийство мистера Стаффорда; с ним связано и другое преступление, – тут Джеймс широко раскрыл глаза, – убийство сержанта Патерсона.

– Патерсон? Это тот молодой полицейский, который занимался делом на Фэрриерс-лейн? – Какой-то крошечный мускул дернулся у него на лбу.

– Да.

– О господи! Но вы уверены, что они между собой связаны? Работа правоохранителя иногда очень опасна, но я уверен, мне не надо вам об этом рассказывать. Может быть, это совпадение? Дело об убийстве на Фэрриерс-лейн было завершено лет пять назад. О, я знаю, что мисс Маколи опять пытается привлечь к нему общественное внимание, но, боюсь, она понапрасну тратит время и силы. Ею движет только любовь к покойному брату, но ее старания обречены на неудачу.

– Вы уверены, что он был виноват?

Джеймс едва пошевелился в кресле.

– Разумеется, совершенно уверен. Боюсь, что тут сомнения невозможны.

– Вы и тогда так думали?

– Прошу прощения?

– Вы думали, что он виновен, еще до вынесения приговора? – повторил Питт, внимательно разглядывая лицо адвоката, его длинный патрицианский нос, рот, всегда готовый к веселой улыбке, осторожный взгляд.

Джеймс с печальным видом выпятил нижнюю губу.

– Я очень желал считать его невиновным, но призн а́юсь, это становилось все труднее по мере того, как разворачивался процесс.

– Вы считали, что приговор был справедлив?

– Да, я так считал. И вы считали бы точно так же, если бы присутствовали на суде, мистер Питт.

– Но вы подали апелляцию.

– Естественно. Этого желали Годмен и его семья. Это же в порядке вещей – использовать малейшую возможность для смягчения участи подсудимого, когда ему угрожает виселица. Я предупредил их, что вряд ли апелляция будет удовлетворена. И не питал ложных надежд, но тем не менее, конечно, сделал все, что было в моих силах. Как вам известно, апелляция была отклонена.

– Основания для апелляции были признаны недостаточными?

Джеймс пожал плечами.

– Патологоанатом Хамберт Ярдли, очень надежный и ответственный человек – вы, разумеется, знаете его, – по-видимому, изменил свое первоначальное мнение о том, каким оружием была нанесена смертельная рана. А это на него не похоже. Но, возможно, ужасный характер преступления – а оно было чрезвычайно скверное и страшное, как вам известно, – послужил причиной того, что он утратил свою обычную проницательность. – Джеймс откинулся на спинку кресла и слегка поморщился. – Это был вызов обществу, причем необычный. Жертву не только убили, но и распяли. Газеты пестрели огромными заголовками. Пробудились самые низменные и дикие страсти. В некоторых районах произошли антиеврейские выступления. Врывались в закладные лавки и громили их. Люди, известные как евреи, подвергались нападениям на улицах. То было вопиющее безобразие. – Он с горечью улыбнулся. – Я сам несколько пострадал из-за того, что стал защитником еврея. Меня подвергли довольно дорого обошедшейся и очень неприятной атаке гнилыми фруктами и яйцами, когда я проходил через Ковентгарденский рынок. Спасибо, что это была не тухлая рыба.

Питт подавил улыбку. Не однажды он бывал на рыбном рынке.

– А вам никогда не приходило в голову, мистер Джеймс, что Годмен, возможно, не виноват?

– Я исходил в своей защите из предположения, что он может быть невиновен. Такова моя обязанность в суде. Мой долг. Но это не одно и то же. Мои собственные суждения не имеют значения, – он серьезно взглянул на Питта. – Для того чтобы защитить его, я сделал все возможное. Я не верю, что во всей Англии нашелся бы адвокат, которому удалось бы добиться его оправдания. Улики были убойные. Его действительно видели меньше чем в полумиле от места преступления, в то самое время, и те, кто видел, опознали его по внешнему виду. Затем было еще свидетельство уличного мальчишки, который передал его устное сообщение Блейну, что и заставило того пойти по Фэрриерс-лейн. Еще были праздношатающиеся, которые видели, как он уходит, запятнанный кровью.

– А мальчик опознал его? – быстро спросил Питт. – Я предполагал, что он был в этом не совсем уверен.

Джеймс задумчиво сморщил губы.

– Полагаю, с некоторой натяжкой, но все же можно говорить, что признал. А если сделать еще большую натяжку, то можно было положиться и на показания бродяг. Конечно, они, говоря фигурально, могли и преувеличить насчет пятен крови. Трудно знать наверняка, чточеловек действительно видит в такие моменты, а что потом дорисовывает его воображение, когда ему уже известно о случившемся. – Джеймс покачал головой и снова улыбнулся. – Но признавшая его цветочница совершенно не сомневалась, что это он. Годмен действительно остановился и заговорил с ней, что свидетельствует о его необычном хладнокровии или о самомнении, граничащем с безумием.

– Но в его вине вы не сомневаетесь, – настаивал Питт.

Джеймс нахмурился.

– Вы так говорите, будто сами в этом сомневаетесь. Вы что-нибудь нашли, неизвестное для нас в то время?

Интересен был выбор слов. Джеймс так построил фразу, что было невозможно заподозрить его в допущении ошибки. И очень незаметно, словно намеком, он хотел защитить себя от обвинения в небрежности.

– Нет, – осторожно ответил Питт. – Не то чтобы я сомневался, но, по-моему, после нашего с ним разговора Патерсон мог пересмотреть свои действия во время расследования пятилетней давности и в процессе проверки обнаружил нечто новое или же осознал возможность иной интерпретации того, что он знал раньше. Его письмо к Ливси говорит о том…