«Попаданец» на троне - Герман Романов

Надо отдать должное — за серебром не пошел никто, видимо, родовая честь превысила страх перед наказанием, хотя страшно им всем было до жути, и кое-кто дрожи своей унять не мог.

— Имение у изменников отписать в казну. Все забрать! — бросил Петр подошедшему канцлеру Воронцову, что в поход тоже увязался. — Всем их крестьянам вольную дать. Если есть дети, то отписать половину. То наказание за измену будет. А теперь об искуплении вины — всех по острогам сибирским и городам воеводами и губернаторами назначить немедленно. С чадами и домочадцами, и с имуществом своим, к первому снегу всех выпроводить. А кто ранее срока уедет, до осени, то разрешить с собою по десяток-другой народу из бывших крепостных взять. Жалованье двойное всем положить, согласно новому чину и должности. И пособие денежное на месте выдавать без проволочек, чтоб устроились хорошо.

Петр закурил папиросу и прошелся в размышлениях. Заселить Сибирь образованными людьми во благо России — это дело. Но вот проблема — как бы сделать так, чтоб они все о государственном благе радели?

— Все делать будете — крестьянами волости и остроги населять, тракты обустраивать, школы и библиотеки устраивать, мануфактуры и заводы строить, казенный интерес блюсти. Кто губернатором станет, то политику вести будет, инородцев под государеву руку приводить. Через 15–20 лет службу вашу проверят досконально и о результатах мне доложат. И кто справно служил и рачительно о народе заботился, то опалу сниму, имение дам и в Россию с почетом возверну, с чадами и домочадцами. Более того, те из вас, что добычу золота и серебра наладят и достояние государства значительно приумножат, тех в сенаторы назначать буду, и царской лаской не обижен тогда будет, и почет немалый приобретет. А рудников можно много устроить, золота и серебра там хватает. Укажите потом нужным чиновникам — пусть займутся всеми без спешки, но и без волокиты. Каждому место определят, и мне доложить через пять дней безотлагательно.

«А ведь я экономическую основу под большинством петербургской аристократии с маху вышиб, без половины земли и крестьян их оставил. Большинство их Катьке уже присягнуло, а значит, в разряд изменников попало, и земли, и крестьян частично или полностью лишается. И пора. Не крепостное право распространять, а наоборот, всех крестьян свободными сделать. Почитай, на век раньше крепостное право будет отменено. И землей наделять щедро, переселение вести. Земли-то много — и Новороссия еще под татарами, и Сибирь безлюдно стоит, и с Кавказом решать надобно».

Петр уселся на стульчик и принялся стучать пальцами по барабану. К нему подошел генерал Гудович:

— Ваше величество, зачинщики мятежа в Петергофе своей участи дожидаются, под крепким караулом преображенцев сидят. Все войска мятежные давно построены. Дворцы и все павильоны нашими драгунами и матросами фельдмаршала Миниха заняты.

— А что супруга моя?

— В горячке сильной она лежит, медики за разум ее опасаются. Как известия из Петербурга получила страшные, так и занемогла.

— Ладно, разберемся на месте. Кавалерию к маршу изготовить, а пехота пусть в столицу идет. Кроме голштинцев, тех частью в Ораниенбаум направить, а частью в Петергофе оставить…

— Государь, медик ее величества Екатерины Алексеевны Роджерсон в Петергофе. Его надо немедленно допросить, наверняка он что-то знает, а может, и самолично травил это проклятое письмо.

— А что Девиер?

— Простите, ваше величество, что не доложил. Запамятовал. Вот опросные листы, — Гудович достал сверток бумаг и протянул императору. А Петр только головой покачал — ох уж эти генеральские разборки. Ему стало ясно, что Гудович хотел подставить Девиера, видно, что между генералами черная кошка пробежала…

— Но более никогда и ничего не забывай! — На резкий приказ Петра Гудович почтительно поклонился.

Император развернул листы. Замысловатая вязь писца все же не скрыла суть написанного: камердинер выполнял приказ гетмана, а Барятинским двигали своекорыстные интересы — шестьдесят тысяч рублей долга должен был выплатить покойный ныне граф Никита Иванович Панин, а еще сорок тысяч обязалась передать княгиня Дашкова после совершения князем цареубийства. Убойная бумага…

И честно отработал князь задаток немалый — пользуясь положением, взял у слуги кувшин кваса и отпил из него немного, да щепотку яда, зажатую между пальцами, потом туда и сыпанул. Встряхнул еще кувшин немного и приказал слуге отпить.

Тот, не колеблясь, отпил, показал недоверчивому цареву адъютанту, что отравы нет. Наивный бедняга. А слугу зарезал, потому как испугался, что тот о такой же внеплановой проверке ракового биска кому-нибудь расскажет.

Дождался позднего вечера и около ретирады заколол Пахома украденным у лакея стилетом, который в выгребную яму с трупом и выбросил, надеясь, что Девиер, если его найдет, то ложный след возьмет.

И прятал труп потому же — чтоб на пропавшего слугу все подозрения свалить. Умный выродок — все продумал и просчитал, дважды перестраховался. Вот только на нервы зря понадеялся — они-то князя и подвели, когда у государя-батюшки внезапно детектор лжи природный появился…

Прочитав бумаги, Петр поднялся со стульчика и весело приказал собравшимся генералам:

— Так что стоим-то, господа? Румянцев с кавалерией вперед уже ушел. На коней, господа, на коней…

Шлиссельбург

Старинная крепость просто вросла своими каменными стенами в синие воды Ладожского озера, там, где они переходят в темную текучую гладь Невы. Удобное место — мимо цитадели не проплывешь…

Древняя новгородская твердыня за свою долгую историю носила несколько имен. Вольнолюбивые жители Господина Великого Новгорода, построив на острове крепость, запиравшую ворогам путь на свой древний вечевой город, нарекли ее Орешком. И она оправдывала имя, никогда не могли враги взять приступом ее стены.

Но в тяжелое для России Смутное время пришлось отдать шведам Ингрию с крепостями Ивангородом, Ямом и Копорьем, и Карелию с Корелой.

Наложили свою лапу шведы и на Орешек, заперев навечно, как им тогда казалось, выход для русских к Балтийскому морю. И даже имя другое твердыне дали — Нотебург.

Запереть-то они смогли, но не прошло и века, как войска царя Петра штурмом взяли стены Нотебурга, пролив изрядно русской крови. И будущий император написал: «Зело крепок сей орех, но счастливо разгрызен».

Так Россия обратно отворила себе путь на Балтику, и крепость новое имя получила, символическое, с подтекстом — Шлиссельбург, что означает в переводе «Ключ-Город».

Но свое военное значение крепость потеряла, да и не могло быть иначе — Кроншлотские форты и Петропавловская крепость стали намного более твердыми «орехами» и надежнее защищали выход России к морю Варяжскому, древнему и седому.

А старая крепость получила совсем иное предназначение — стала узилищем для врагов государственных, коих распихали по многочисленным казематам и башням, ставшим тюремными камерами. Но, видно, мало врагов у русских императоров было — большинство камер стояли пустыми, так и не получив в свое чрево обитателей…

Молодой человек тяжело поднялся с дощатой жесткой кровати — вот уже скоро двадцать лет минует, как его, законного российского императора, свергли младенцем с престола. А шесть лет назад разлучили с любящим отцом, принцем Антоном-Ульрихом и бросили безжалостно в этот холодный каменный мешок.

И хотя его ничему не обучали, и охранники старались не говорить про его прошлое, но одно юноша знал твердо — он есть император Всероссийский Иван Антонович, внучатый племянник грозной царицы Анны Иоанновны и родной правнук царя Ивана Алексеевича, брата и соправителя первого императора Петра Первого.

Его маму, Анну Леопольдовну, которая рано умерла, когда ему было только четыре года, царица Анна назначила регентшей, но недолго правила молодая женщина — в одну зловещую ночь дочь Петра Елизавета свергла ее с престола и отправила в ссылку.

Императрица была осторожна и, боясь заговорщиков, упрятала семью Ивана Антоновича в Холмогоры под Архангельском, а его сюда перевезли, дабы он не смог стать знаменем для инсургентов.

И все эти годы он прожил в невыносимых условиях. В инструкции надзирателям — гвардейскому капитану и его сменщику прапорщику — предписывалось: «кроме ж вас… в эту казарму никому ни для чего не входить, когда ж для убирания в казарме всякой нечистоты кто впущен будет, тогда арестанту быть за ширмами, чтоб его видеть не могли».

Офицеры, осатаневшие от постоянного соседства с узником, всячески третировали юношу, стараясь спровадить его на тот свет, но он жил, и лишь изредка на него находило умопомрачение. И вот тогда роли менялись — теперь офицеры испытывали перед ним жуткий страх, оставаясь в камере наедине с помешанным.