Законы границы - Хавьер Серкас

что с этим делом, похоже, я становлюсь знаменитым». Сарко, казалось, снова хотел рассмеяться, но сдержался и ограничился лишь тем, что саркастически растянул губы, махнул на меня рукой и, повернувшись к телевизору, повторил: «Хорош заливать, Гафитас!»

На экране показывали гонки машин по пустыне, и Сарко увлекся этим зрелищем — так же, как были увлечены им рыжий и негр. За окном уже начало светать. Я заметил, что мысли в моей голове начали крутиться быстрее под воздействием кокаина. Сарко, покачивая головой и не отводя глаз от экрана, несколько раз пробормотал себе что-то под нос. Неожиданно он повернулся ко мне и спросил: «Ты делаешь это из-за того, что произошло в день нашего налета на банк в Бордильсе?»

— Он именно так и сказал?

— Я не помню точно его слова, но смысл был именно такой.

— Что вы ответили?

— Ничего. Это был неподходящий момент для разговора, и я лишь ждал, что Сарко предпримет дальше.

— И что он предпринял?

— То же, что и я: стал ждать моей реакции. Потом, видя, что я не собираюсь ничего говорить, кинул взгляд на Тере и произнес: «Гафитас никогда не рассказывал тебе, что произошло в тот день, когда нас поймали? Вернее, когда нас поймали, а он смог удрать? Не рассказывал? Нет?» «Я не сдавал вас! — воскликнул я. — Если ты думаешь, что это я был предателем, то ошибаешься. Как я мог сдать вас? Ведь я тоже находился с вами и едва не попался». «Я знаю, что ты не предатель, — сказал Сарко. — Если бы ты нас тогда сдал, тебе бы уже пришлось ответить за это». «И я никому ничего не выбалтывал», — заявил я. «Вот в этом я не уверен, — заметил Сарко. — И не понимаю, откуда у тебя самого может быть такая уверенность». «Потому что я точно знаю, — солгал я. — Абсолютно». «Осторожнее, Гафитас, — предупредил Сарко. — Чем дольше ты говоришь, что не ты был в этом замешан, тем больше уверенность, что ты теперь просто пытаешься скрыть это».

Я молча смотрел на него. Потом Сарко, уже другим тоном, добавил, что в любом случае он имел в виду вовсе не это. Сарко повернулся к Тере и стал говорить с ней так, будто меня не было рядом и он находился с ней наедине. «Значит, он ничего тебе не рассказывал? Ему стыдно. Он чувствует себя виноватым. Этот придурок более двадцати лет чувствует себя виноватым: Охренеть можно, да? Он думает, что бросил меня, а я остановил легавых, чтобы он мог спастись». Вот что сказал тогда Сарко. Разумеется, он имел в виду то, что произошло в парке Ла-Девеса после нашего налета на отделение «Банко Популар» в Бордильсе.

— Вы ощущали себя виноватым?

— Нет. И меня удивило, что Сарко считал так. Безусловно, я чувствовал, что произошедшее тогда в Ла-Девеса было важным, я находился там на волосок от катастрофы, и мне просто чудом удалось спастись. Конечно, я знал, что Сарко спас меня, и был благодарен ему за это. Однако я вовсе не чувствовал себя виноватым: если Сарко помог мне тогда, то сделал это только потому, что мог сделать. Вот и все, уверяю вас. Никакой вины за собой я никогда не чувствовал.

— Однако Сарко не верил в то, что вы не считали себя виноватым?

— Он продолжал гнуть свое. Говорил, жестикулировал — такой надменный и презрительный, и, чем дальше, тем сильнее он расходился, хотя выглядел при этом на удивление трезвым. «Ну-ка, скажи мне правду, Гафитас, — настаивал Сарко. — Ты ведь думаешь, что я тебя спас?» «Единственное, что я думаю, — сказал я, — что сегодня ночью ты пускаешь все псу под хвост и потом тебе придется об этом пожалеть». Сарко засмеялся: «Не надо держать меня за идиота. Считал, я не знаю об этом? Да, да, ты так думаешь и чувствуешь себя обязанным. Ты кретин и всегда останешься таким. И тебя ничто уже не исправит, дерьмовый адвокатишка. Ты ничтожество! Подумать только: приперся сюда спасать своего якобы друга! Тебе не стыдно быть таким идиотом? Не понимаешь, что никакие мы с тобой не друзья?» «Замолчи!» — воскликнула Тере. «И не подумаю! — бросил Сарко, не отводя от меня взгляда. — Мы с тобой не друзья, — продолжил он, — и никогда ими не были. Хватит уже, черт возьми, изображать святошу и выставлять себя на посмешище. Ты не понимаешь, что мы тебя просто использовали, потому что я знал: ты захочешь облегчить свое чувство вины, поэтому никто не сделает для меня больше, чем ты». «Замолчи», — снова вмешалась Тере. «А я тебе тоже говорю: не собираюсь, — ответил Сарко. — Пусть этот тип узнает, что, хотя он считает себя очень умным, на самом деле он полный кретин. Тебе пора узнать наконец правду, черт возьми… И знаешь, в чем правда? Правда в том, что мы не знаем, кто тогда проболтался. Возможно, это был ты или кто-то другой. Нам это неизвестно — и тебя это спасает. Зато мне прекрасно известно, что я никого не останавливал тогда в парке и никого не защищал. Я защищал только самого себя, и если бы для этого нужно было подставить под удар тебя, я бы это сделал, не сомневайся. Уяснил наконец?» Я ничего не ответил, и этот вопрос на несколько секунд повис в спертом воздухе комнаты. Во время молчания Сарко попытался отпить пива из банки и, обнаружив, что она пуста, с яростью бросил ее на пол. «Черт возьми. — пробормотал он, откидываясь на спинку дивана. — Это было уже сто лет назад. Ты не можешь оставить меня в покое хотя бы сегодня ночью? Отстань от меня. Ты ничего мне не должен. А если и был должен, то уже расплатился. Все. Конец истории. Долги заплачены. Можешь идти».

Однако я не ушел. «Странно, — подумал я. — Чем больше говорю, что не я разболтал про налет, тем сильнее Сарко убеждается в том, что это был я, и, с другой стороны, чем старательнее Сарко уверяет, будто ничего не делал, чтобы остановить полицейских, тем больше мне верится в то, что все было наоборот. Сарко считает, что я решил помогать ему, чувствуя себя обязанным. Он даже не догадывается, что я стал делать это, чтобы быть с Тере». Пока я размышлял об этом, Сарко нашел смятую сигарету в пачке «Фортуны», расправил ее и закурил, с остервенением глядя на экран телевизора, где двое гонщиков и женщина вели разговор, сидя на табуретах у стойки в каком-то придорожном баре. Кокаин разогрел не только