Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.

Гуляя меж елей, она вдруг приметила на снегу проталинку, на которой лежало ожерелье из красного янтаря, а внутри него образовался островок весны – пробились хрупкие стебельки с туго свёрнутыми белыми бутонами подснежников. Нежана хотела нагнуться, чтобы рассмотреть это чудо поближе, но из-за живота было трудно, и она кое-как опустилась на колени.

– Ах вы, маленькие, – с нежностью касаясь пальцами шелковистых прохладных лепестков, прошептала девушка.

Снег вокруг них был уже не белым, а прозрачно-водянистым, как слой мелко битых осколков хрусталя, и кое-где сквозь него уже чернела земля. А янтарь согрел ладонь Нежаны живым теплом, и она поняла, почему образовалась проталинка. Наверно, это было то самое чудесное ожерелье, о котором рассказывала ей Цветанка… Надо же, вернулось.

Раскатисто-гортанный рык, раздавшись за спиной, заставил её обмереть от страха, и тысячи острых льдинок порезали ей сердце до крови. Огромный серебристо-серый зверь с бледно-зелёными, высветленными яростью глазами медленно надвигался на неё, роняя с оскаленных клыков слюну… Медленно, защищая руками живот, Нежана поднялась.

– Тише… – сказала она, слыша свой осипший голос как бы со стороны. – Хороший пёсик… Не надо… Заинька, это ты?

Она никогда не видела Цветанку в облике зверя: та перекидывалась на некотором расстоянии от избушки, чтоб не пугать её. Сквозь онемение страха проклюнулась мертвящая догадка: перед ней – не Цветанка. Глаза были чужие, зелёные, а не васильково-синие. Внутри толкнулся ребёнок, и Нежана, охнув, уронила ожерелье и попятилась. Взгляд серебристого зверя тут же устремился на него, будто не Нежана была ему нужна, а именно бусы из красного янтаря.

– Бери, бери, – пробормотала Нежана, продолжая пятиться. – Если хочешь, бери…

Но подобрать ожерелье оборотень не успел: откуда-то справа из леса выскочил другой Марушин пёс, тёмно-серый. Разъярённой синеглазой молнией он прыгнул на серебристого и впился клыкастой пастью ему в шею. Предвесенний снежный хрусталь обагрился кровью.

Нежана побежала, поддерживая обеими руками живот, будто боялась расплескаться. Она убегала от крови, от страшного рыка звериных глоток и устремлялась навстречу весне. Внутри что-то рвалось, по ногам текли тёплые струйки, и она уже не могла это остановить…

Она поскользнулась и скатилась в ложбинку, ударившись копчиком. Скольжение вниз показалось ей нескончаемым, а деревья над ней качались и гудели колокольным звоном… Наконец её остановил куст, и вместе с тем она чувствовала, что какая-то часть уже отделилась от неё. С этой частью она жила девять месяцев, а теперь та существовала отдельно, копошась у неё под подолом. Слабость завоёвывала тело Нежаны, распространяясь быстрее пожара, только пожар этот был холодный.

Немеющими пальцами она подобрала подол и взяла на руки скользкий, красно-синюшный комочек. Из неё что-то текло, она лежала в луже, только не могла понять, вода это или кровь: слишком широко разметались полы одежды, закрыв всё. Комочек с припухлыми глазками-щёлочками не кричал, пуповина ещё билась, и Нежана, с треском наваливаясь на куст, пригрела дитя у себя на груди под шубой. Лёгкость и быстрота, с которой всё случилось, приятно изумили её… Её готовили к тому, что мучиться она будет, скорее всего, полдня, а то и целый день, но ребёнок просто выскочил из неё на бегу – без схваток и почти без боли. О том, что бывают и стремительные роды – что называется, «на ходу» – она слышала от матери; наверно, у неё был как раз такой случай.

Снег падал всё гуще, задумчивый и чистый, повисая на её ресницах и мехе воротника. Вместе со слабостью на Нежану наползал купол жужжания и звона, и она не могла даже отвернуть одежду, чтобы посмотреть, что из неё текло, впитываясь в снег. Все силы уходили на то, чтобы поддерживать и греть ребёнка на груди. Вон какое брюхо большое было – наверно, вытекало то, что там скопилось. Пусть течёт… Пуповина между тем перестала биться и побелела, и ребёнок, задышав глубже, издал какую-то смесь писка и мяуканья. Наверно, ему было больно дышать… В первый раз всегда больно.

Чем больше из неё текло, тем сильнее ей хотелось пить. Немного помогал снег, который она ела, но от него ломило зубы, когда он попадал на них. Хватит уже зимы, хватит снега… Когда же откроются окошки небесной синевы и на землю хлынет солнечный свет?

– Матушка… сыра… земля, – шевелились бескровные губы Нежаны. – Прими всё, что исходит из меня… Проснись… Солнышко, выйди… Согрей теплом мир. Весна… зову тебя.

Она поила землю собою, давала ей глотки своего тепла, чтобы пробудить тепло земное. Скоро потечёт сок в деревьях, верба выпустит свои мохнатки, раскроются лиловые колокольчики сон-травы, покрытые серебристым пухом. Зазвенит птичья перекличка, а когда весна воцарится окончательно, журавлиные клинья принесут на своих крыльях свет и радость…

*

Снег под Серебрицей пропитался кровью. Она хрипела, кося зелёным глазом, сражённая смертельной хваткой за горло, которой сама же и обучила Цветанку.

«Припадок… Ожерелье… я потеряла…» – донеслось до Цветанки слабое мыслеэхо.

До воровки-оборотня сквозь стук крови в висках начало доходить… Ей издали показалось, будто Серебрица собирается напасть на Нежану, а потому она не стала медлить ни мгновения с выбором, кому жить, а кому умереть. Нежана и ребёнок должны жить – таково было её решение, и если это означало смерть Серебрицы – быть посему.

«Я где-то обронила, – прошелестел мыслевздох. – Припадок… Я искала… Оно здесь».

Значит, это действительно Серебрица ошивалась тут… Нежана жаловалась, что в отсутствие Цветанки вокруг избушки ночами кто-то бродит, но никаких подозрительных следов воровка не нашла, лишь призрак знакомого присутствия таял в пространстве.

Янтарное ожерелье лежало на снегу поодаль от места схватки, Цветанка носом чуяла тепло, исходившее от него. Осторожно подобрав его, она положила тёплый янтарь на пропитанную кровью шерсть Серебрицы и устремилась мыслями в чертог вечернего света, где жила Любовь.

«Матушка, – всей душой попросила воровка. – Помоги… Исцели, если можешь».

Если бы на месте Серебрицы была добыча, ей бы пришёл конец сразу. Но Марушиного пса не так-то просто убить, и зеленоглазая волчица лежала на кровавом снегу, борясь и дыша. Её бок вздымался, глаза заволакивала пелена близости к смертельной грани, но душа не спешила покидать тело, чтобы взлететь над верхушками притихшего леса. Сколько крови из неё вытекло? Цветанке казалось, что вся… Но жизнь в ней упрямо теплилась, цеплялась за снежно-кровавый холодный смертный одр, хотя исход этой схватки был ещё не ясен. А Цветанка, прежде чем отправиться искать убежавшую в лес Нежану, перекинулась в человека и оделась – не хотела представать перед ней в зверином обличье. Она не слишком беспокоилась: та убегала целой и невредимой, Серебрица не успела её тронуть – впрочем, как видно, и не собиралась… Наверно, дрожит сейчас от испуга где-то поблизости – далеко в своём положении она вряд ли смогла бы убежать.

Следы девушки отпечатались на снегу чётко, и идти по ним было легко, а вскоре к ним прибавился запах… Что-то лилось из неё на бегу. Цветанка ощутила подъём волнения: неужели роды начались? Ни крика, ни зова на помощь она не слышала. С быстрого шага воровка перешла на бег, и вскоре следы привели её к краю ложбинки, спуск в которую с обеих сторон огораживали деревья-стражи. Внизу, навалившись спиной на кусты, полулежала Нежана, а на груди у неё кто-то попискивал и мяукал, прикрытый шубой. Цветанку поразили огромные, широко раскрытые и спокойные глаза Нежаны, устремлённые к небу; несмело пробиваясь между стволами, её пушистых ресниц касался лучик проглянувшего сквозь снежные тучи солнца и зажигал на них озорную рыжинку. Одна рука Нежаны обнимала малыша, головка которого с прилипшими к ней тёмными волосами виднелась из-под шубы, а вторая была откинута в сторону.

Солнце – боль в глазах: от этой закономерности Цветанка мучительно щурилась, видя Нежану в неземном, радужно-ярком ореоле весеннего света. Остро пахло кровью, которой оказалось очень много – так много, что даже не вся она впиталась в мокрый снег, и из-под шитого золотом края платья Нежаны змеился алый ручеёк. Цветанка поскользнулась и съехала в ложбинку на бедре, кое-как успев развернуться, чтобы не врезаться в Нежану.

Пушистые, солнечно-рыжеватые щёточки ресниц дрогнули, с посеревших губ сорвался короткий хрип. Жива! Цветанка склонилась над Нежаной, дрожащими пальцами гладя её холодные бескровные щёки:

– Ладушка моя… Родная, жива! Ну, ничего, ничего… Меня смерть выплюнула, а тебя я ей подавно не отдам! Тебе дитё вот растить надо… – Цветанка, дрогнув в улыбке губами, дотронулась до влажной детской головки. – Ты держись, держись, я сейчас!

Янтарный свет Любви должен был помочь, Цветанка верила в это всем своим зависшим над бездной смертельного холода сердцем. В каждом толчке её ног билась эта вера, в каждом стремительном вдохе, в горечи на губах, в свисте ветра в ушах…