Купец из будущего - Дмитрий Чайка

болотами и высокими стенами, была неприступна. Рим, пустеющий на глазах и превращающийся в руины, тоже держался чудом. Их епископы, получившие первосвященство волей прошлого императора, ненормального алкоголика и садиста Фоки, кое-как договаривались с герцогами лангобардов, откупаясь от них, или стравливая их между собой. Экзарх пишет, что архонт Баварии пошел войной на какого-то мелкого архонта склавинов в Норике и потерпел поражение. Возможно нападение франков на ослабевшую Баварию, экзарх следит за этим. Не интересно, в сторону, об этом можно будет упомянуть мельком…

Наместник Испании пишет, что с трудом удерживает Бетику, которая была на крайнем юге полуострова. Обычное дело, это уже почти сто лет продолжается. Готы теснят Империю в Испании, и эту землю, скорее всего, удержать не удастся. Уж очень далеко это, да еще и в то время, когда с одной стороны Империю сжали персы, а с другой стороны — склавины, подгоняемые своим хозяином — аварским каганом. Иллирик, Фракия и Македония потеряны. Фессалоника выдержала три осады, и второй город Империи смогли удержать лишь каким-то немыслимым чудом. Какая тут еще Испания? Еще год-другой, и готы прижмут Империю к Геркулесовым столпам. Король Свинтила — хороший полководец, и крепко сидит на троне. Удивительно даже. Обычно королей готов резали или травили через пару лет царствования. Буйная знать этого народа была отважна, но не признавала порядка. Да, вот это по-настоящему важно. Надо доложить протонотарию. На этот раз Картагена и Малака под ударом, а это очень серьезно. Может быть, хоть на этот раз выделят Испании какие-то крохи помощи…

Дневные труды закончены, и нотарий Стефан вышел из привычной залы, где трудился во славу Империи уже несколько лет. Он смотрел на любимый город, столицу мира, место, где жили сотни тысяч людей. Место, которое было центром тончайших ремесел, чьи мастера были непревзойденными, а мудрецы не имели равных. Стефан любил Константинополь, хотя его раздирали распри между партиями болельщиков Ипподрома. Он любил его, несмотря на постоянные противоречия отцов церкви, которые заканчивались пересмотром церковных канонов и нескончаемыми бунтами. Стефан был тут счастлив. Он жил там, где бьется сердце мира, и он неотъемлемая часть этого сердца. От далекого детства остались лишь обрывки воспоминаний да кошмарные сны. Он даже на словенском языке говорит с трудом, сбиваясь на греческий, ставший родным.

Закатное солнце освещало Святую Софию, лебединую песню великой Империи, которая больше никогда не создаст ничего подобного. Художники рисовали теперь только иконы и фрески с изображениями императора, а скульпторы исчезли вовсе. Последнюю статую изваяли четверть века назад, и никто этого даже не заметил. Епископы и патриарх не одобряют… И Стефан побрел к домишке, который снимал на окраине.

* * *

Почтенный купец Приск готовился выдать замуж вторую дочь, и это дело было не менее серьезным, чем торговый поход до Марселя. По крайней мере, будущий сват, который сидел напротив него, был местным викарием, который того и гляди станет графом. По крайней мере, после взлета семейного благосостояния Приск решил не мелочиться, и пристроить дочь получше. Если даст святой Мартин, то он и дальше будет зарабатывать на поставках в Норик. Только вот новый деловой партнер пугал его безмерно. Как будто нечистый демон вселился в безобидного мальчишку.

Семья Приска жила на небольшой вилле за городом Санс, где его предки были куриалами[40] уже не одно столетие. Одноэтажный дом с внутренним двориком, крытый черепицей, давал кров и хозяину, и домашним рабам. Землю обрабатывали литы, зависимые крестьяне-арендаторы. В это время простые горожане еще владели землей, пользуясь защитой закона, но все чаще и чаще алчная знать землю попросту отбирала. А уж епископы Галлии и вовсе не знали в этом удержу. И именно этот факт заставил купца Приска выбирать мужа для очередной дочери особенно тщательно. Тяжелые времена наступают…

— Триста! Триста солидов я даю в приданное, уважаемый Ламбрехт! — купец радушно смотрел в глаза знатному франку, который был не слишком богат, но по жене приходился родственником самому епископу Лупу.

— Не так-то и много ты даешь, — пожевал губами Ламбрехт, почесывая наголо бритый по обычаю франков затылок. Русые волосы с медным оттенком были собраны в хвост на голове.

— Ты не так меня понял, — замахал руками купец. — Я даю не золото! Кому оно теперь нужно, когда и торговли почти не стало! Я даю за дочерью виллу на пятьдесят югеров земли, заселенную арендаторами! Как тебе такое, почтенный Ламбрехт?

— А? — по-дурацки раскрыл рот франк. — Ну, если виллу, то да! Земля — это то, что надо. Земля — она всегда с тобой будет. А виноградник добрый там есть?

— Венеранда! — хлопнул в ладоши Приск. — Принеси как нам того самого вина…

Полная пожилая тетка с серебряным браслетом на руке была привезена в Галлию еще в детстве откуда-то из-за Рейна, и была почти членом семьи. Она торжественно вплыла в покои, держа в руках бронзовый кувшин старой работы, украшенный неведомыми птицами. Он в этой семье уже лет триста передается от отца к сыну. Давно такую красоту делать разучились. Кухарка разлила вино по чашам, и терпкий аромат разнесся по комнате, заставив франка жадно двигать ноздрями. Почтенный купец был знатоком человеческих душ, и находил ключик к каждому. Тут все оказалось несложно, германцы были пьяницами все как один.

— Мне кажется, мы договоримся, — сказал Ламбрехт, который осушил чашу в два глотка и одобрительно крякнул, вытирая длинные усы. — Хоть ты и худородный, положа руку на сердце, и ремесло твое презренное, но приданное что надо. Я согласен! — протянул он руку.

Проклятый варвар, то есть дорогой родственник покинул дом, и уважаемый купец сел на скамью в атриуме, любуясь статуей какой-то голой женщины, которая стояла тут с незапамятных времен. У него дома никогда не бывало святых отцов, иначе не миновать суровой епитимьи. Греховную статую, конечно, надо было бы убрать подальше, а то и вовсе разбить молотком, как это сделали многие знатные семьи, но Приск решиться на это не мог. Она пленяла его красотой лица, плавным изгибом шеи, загадочной улыбкой на мраморных губах. В ней было то, что потеряла Галлия при новых хозяевах, когда неотесанная деревенщина родом откуда из-за Мааса называет худородным его, римлянина из старой уважаемой семьи.

Скоро подадут обедать, Венеранда расстарается ради Клавдии, которую она качала на руках. Да и жена, которой сегодня нездоровится, тоже выйдет к нему. Пятый десяток пошел его ненаглядной Евлалии, пятый десяток. Подумать только! Как летит время! А вот и она. Супруга вышла во дворик и села напротив. Она все еще