Собрание сочинений в 10 томах. Том 9 - Генри Райдер Хаггард

Я с минуту помедлила с ответом, и в эту минуту передумала и перечувствовала больше, чем за целый год. Не было никакого сомнения, что наш Ральф был именно тот, кого они искали, и от моего ответа зависела вся его судьба. Но я уже решилась врать до конца (это была единственная ложь за всю мою жизнь, да простит мне ее милостивый Творец!) и потому ответила:

— Да, я уверена, что это не тот, хотя для его пользы и желала бы, чтобы он был тем, кого вы ищите. Я могу доказать вам, что это другой.

Я помню, что когда эта страшная ложь сорвалась с моего языка, у меня вдруг сделалась какая-то пустота в голове, и среди этой пустоты я услышала громкий смех, раздавшийся где-то в воздухе, как бы над крышей нашего дома.

Однако я скоро оправилась и окинула внимательным взглядом сидящих против меня допросчиков. Мне не трудно было заметить, что мои слова успокоили и обрадовали их, особенно адвоката. Один переводчик, как человек совершенно посторонний, оставался вполне равнодушным: и в том и в другом случае он ничего не выигрывал и не проигрывал.

— Мы ждем ваших доказательств, госпожа Ботмар, — вежливо напомнил законовед.

— Сейчас представлю их, — проговорила я. — Вы, кажется, сказали, что крушение корабля «Индия» произошло в тысяча восемьсот двадцать четвертом году?

— Да, — отвечал законовед.

— Так… А вы, быть может, слышали, что в следующем году у наших берегов потерпел крушение корабль «Флора» и несколько из его пассажиров спаслись?

— Да, мы читали об этом в английских газетах и слышали недавно в Капштадте, когда были там.

— Хорошо. Так смотрите же…

Я встала, подошла к шкафу и достала оттуда нашу семейную библию, принадлежавшую еще моему деду. В начале этой книги находились чистые листы, на которых были записаны все важные события, произошедшие в нашем семействе.

— Читайте, — сказала я переводчику, указывая на одну запись, сделанную крупным почерком моего мужа, и он прочел следующее:

— Двенадцатого сентября тысяча восемьсот двадцать пятого года (числа были написаны прописью) наша маленькая дочь Сузанна в одном из ущелий береговых скал нашла умирающего с голоду английского мальчика, потерпевшего кораблекрушение и выкинутого на берег морем. Мы взяли его к себе как Божий дар. Он объявил нам, что его зовут Ральфом Кензи.

— Видите числа? — спросила я, когда переводчик окончил чтение.

— Да, — задумчиво отвечал законовед, — ваш мальчик попал к вам в тысяча восемьсот двадцать пятом году, а мы ищем того, который потерпел крушение в тысяча восемьсот двадцать четвертом году… Притом и названия кораблей разные.

— В том-то и дело! — воскликнула я, умолчав, однако, о том, что запись была сделана Яном чуть ли не год спустя после того, как Ральф попал в наш дом, и что, делая запись, Ян ошибся годом. Я тогда же указала ему на эту ошибку и советовала исправить ее, но он сказал, что это не важно и что из-за этого не стоит марать книгу. Так запись и осталась неисправленной, а ошибка Яна поддержала мою ложь. — Но это еще не все, — продолжала я. — Вы говорите, что родители мальчика, которого вы разыскиваете, были люди благородного происхождения, но я видела тело матери Ральфа Кензи и могу уверить вас, что она вовсе не походила на благородную леди: она была одета в грубое платье, имела обыкновенное лицо, как у простолюдинок, и большие мозолистые руки, привыкшие к черной работе. На одном из пальцев ее правой руки я нашла вот это кольцо. (Я вынула из комода и показала простое серебряное кольцо, купленное мною как-то раз у разносчика для подарка горничной.) Отец нашего мальчика, — продолжала я, — тоже не мог быть лордом, если только в вашей стране лорды не имеют обыкновения сами пасти своих овец (при этих словах лорд и адвокат улыбнулись). Ральф говорил, что отец его на родине был пастухом большого стада овец. Получив от кого-то небольшое наследство, он отправился искать счастья в одну из дальних английских колоний… Вот все, что я знаю о мальчике, которого мы из милости приняли к себе в дом. Очень жалею, что он не тот, кого вы ищете.

Когда переводчик передал мои последние слова, сказанные мной совершенно спокойно, молодой лорд встал, потянулся и весело проговорил:

— Ну вот и конец этому тяжелому кошмару. Я очень рад, что мы побывали здесь и узнали правду, иначе у меня не было бы ни одной спокойной минуты в жизни.

— Да, — проговорил не менее довольный законовед, — госпожа Ботмар представила нам самые точные и неопровержимые доказательства, что слух, пущенный относительно принадлежности воспитанного ею английского мальчика к вашему дому, милорд, лишен всякого основания… Я сейчас запишу все, что она нам показывала, и попрошу ее подписать. Этим дело и будет закончено.

— Пишите, а я пока пойду подышать свежим воздухом, — произнес лорд и, скрывая зевоту, вышел в дверь, которая вела в сад.

Законовед, достав из кармана чернильницу и перо, а из портфеля — чистый лист бумаги, принялся быстро записывать все, что я говорила; кроме того, сделал он выписку и из Библии.

Переводчик, которому пока нечего было делать, попросив позволения закурить трубку, зажег ее и сел с ней в сторонке.

Через полчаса законовед закончил. Переводчик прочел мне написанное. Все оказалось слово в слово, как я говорила. По прочтении адвокат попросил меня скрепить этот, как он назвал его, протокол моей подписью и протянул мне перо.

Между тем свечи на столе догорали; догорала и масляная лампа на комоде; огонь ее то с треском вспыхивал, то замирал, и вся комната то ярко освещалась, то погружалась во мрак.

Какая-то невидимая сила удерживала мою руку, и я медлила взять перо — орудие, которым я должна была закрепить навсегда свою ложь. При синем пламени, трепетавшем в лампе, законовед показался мне каким-то демоном-искусителем. Тайный внутренний голос шептал мне отогнать этого искусителя и сказать всю правду.

Несколько мгновений мы впивались друг в друга глазами, читая на наших бледных, покрытых синевой лицах все, что происходило у нас на душе.

— Ну что же, госпожа Ботмар? — нетерпеливо проговорил наконец законовед. — Мы сейчас останемся впотьмах… Подписывайте же скорее.

Я поспешно схватила перо и своим корявым почерком нацарапала свое имя на бумаге. Когда я дописывала последнюю букву, лампа ярко вспыхнула и с шипением погасла. В наступившей темноте я снова услыхала над своей головой тот же насмешливый хохот.

* * *

Хотя Сузи и не могла слышать ни слова из того, что у нас говорилось, но тем не менее она знала, в чем было дело, и всю ночь не сомкнула глаз от душевной тревоги. Чем больше она думала об этом, тем ужаснее казалось ей, что мы, любя Ральфа и не желая разлучаться с ним, лишили его всего принадлежащего ему по рождению и закону. Совесть ее не могла примириться с этой мыслью и заглушала голос сердца, требовавшего, чтобы Ральф остался у нас.