Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Фея моей жизни, желая вознаградить за терпение, махала своей волшебной палочкой без устали. Пьеса была принята к постановке единодушно и даже с энтузиазмом, и, как всегда бывает в таких случаях, ей нашлось место в репертуаре этого же года. Да и постановщиками определили главного режиссера театра Ольгу Ивановну Пыжову и ее верного спутника Бориса Владимировича Бибикова. А какой состав дали! Сперантова, Чернышева, Заливин, Степанова, Сажин, юная Новожилова, только что окончившие студию МХАТа птенцы-орлята Ефремов, Печников. И, как сытный гарнир ко всем этим деликатесам, – договор с выплатой двадцати пяти процентов аванса сразу же, как только пьеса будет утверждена.

Успокоенная за меня фея легла спать. И не вовремя. Как только фея уснула, пьесу к постановке не утвердили.

Откровенно говоря, я не знаю, как сейчас решен вопрос о роли личности в истории. В годы моей жизни ее роль истолковывалась различно. То она никакого значения на ход истории не оказывала, то, напротив, играла заглавную роль, то второстепенную. В моей судьбе личности, как вы уже замечаете, играли, бесспорно, решающую роль, не говоря уже о маме и папе. В настоящем случае личность явилась в виде Константина Язоновича Шах-Азизова – директора Центрального детского театра.

– Виктор Сергеевич, я знаю, что высшая инстанция не разрешает нам ставить вашу пьесу. Но вы пройдите сейчас в бухгалтерию и получите аванс, двадцать пять процентов. Вам, возможно, нужны деньги, – предупреждая мой горький рассказ о судьбе пьесы, произнес Константин Язонович.

«Возможно»! О эта славная человеческая деликатность! Я же стою перед Константином Язоновичем в таком жалком одеянии, и на худющем моем лице, безусловно, выражено все мое нынешнее благосостояние.

– Мне нельзя взять у вас аванс, Константин Язонович. Я его проем и, если пьеса не пойдет, не смогу вернуть обратно.

– Ничего, ничего, не беспокойтесь, идите в бухгалтерию.

Лицо женщины-бухгалтера не типичное: мягкое, приветливое, человеческое. Оно как бы тушует мою робость и нерешительность. И я держу в руках две тысячи рублей (в старом, разумеется, исчислении)! Мама моя, всю жизнь бившаяся материально, как рыба об лед, часто говаривала: «Денежки не бог, но полбога». Увы, в этой меркантильной народной сентенции много горькой истины. Не поддержи меня тогда Константин Язонович, право, не знаю, как бы сложилась моя жизнь. Мог же он со всей искренностью и даже с чувством развести руками и сказать: «Виктор Сергеевич, к сожалению, ничего не поделаешь. Сие от меня не зависит. Всего доброго, рад был с вами познакомиться. – И уже для вежливости: – Если напишете новую пьесу, заходите».

Константин Шах-Азизов

Нет, ничего подобного Шах-Азизов не сказал, а дал приказ о начале репетиций. Дважды я переделывал пьесу, и дважды ее возвращали обратно. А Константин Язонович улыбался своей мягкой, чуть-чуть загадочной улыбкой и отправлял меня в бухгалтерию за получением следующей порции авансов. Мне было даже немножко жутко за него: с кем он ведет единоборство и за кого? За совершенно неведомого ему, всеми отталкиваемого неудачника. Сильной рукой упорно и твердо, как опытный плотовщик, он поворачивал тяжелый руль моей судьбы. И повернул.

Я давно и часто повторяю: самое дорогое на земле – добрые человеческие отношения.

На генеральную репетицию пришло все начальство в полном составе. Торжественно заняли места в партере. Константин Язонович был, как всегда, внешне спокоен, нетороплив. За минуту до того, как стал гаснуть свет, он вошел в зрительный зал с каким-то плотным человеком в добротном синем костюме, усадил его в кресло, а сам так же неторопливо, как вошел, вышел из зала.

Разумеется, я в тот день не думал о своей судьбе, не знал, что именно эти часы – решающие в моей жизни. Это я понял значительно позднее.

После второго акта человек в синем костюме подошел к Константину Язоновичу и приятным бархатистым баритоном тихо произнес:

– Я, к сожалению, не могу дольше оставаться, дела. Ничего не понимаю, глупость какая-то… – И ушел.

Что означали его слова, к чему относились, я понял после конца спектакля. Ко мне подбежал Н.А. Путинцев и с сияющей улыбкой почти воскликнул:

– Пьеса пойдет!

А Константин Язонович крепко обнял меня и, посмеиваясь, произнес:

– Видите, все окончилось благополучно.

Нет, полного благополучия не наступило. Еще и еще протягивал мне Шах-Азизов свою крепкую руку в минуту грозных опасностей. Он буквально выводил меня на драматургическую дорогу, лавируя между всевозможными Сциллами и Харибдами. Что я умел? Более или менее сносно писать пьесы. Но я знаю, что каждая работа может оставаться вещью в себе, если не найдется кто-то, кто будет своего рода меценатом, кто по неведомым причинам полюбит твой труд, поверит в тебя и уже своим административным талантом поможет в пути. Автор, будь это художник, композитор, писатель, чаще всего существо беспомощное, особенно в начале своей дороги, ему так нужен меценат. Будет ли это какой-либо работник Министерства культуры или секретарь горкома, директор театра или главный редактор журнала, все равно. Такому человеку, главное, надо самозабвенно любить свое дело. Шах-Азизов был крупным меценатом. Я думаю, Георгию Александровичу Товстоногову не показалось бы обидным, если я вспомню сейчас, что, не протяни и ему также в нелегкие времена его жизни Константин Язонович руку, может быть, и его блистательная судьба сложилась бы не так ярко. Кто знает… В Тбилиси в очень суровые для Товстоногова годы его юности молодой Шах-Азизов, уже директор театра, дал художественное прибежище еще только пробуждающемуся таланту. И позднее, когда Шах-Азизов, директор Центрального детского театра в Москве, вызвал Товстоногова из Тбилиси и предоставил ему возможность проявить свое режиссерское дарование на московской сцене. Пожалуй, именно после постановки пьесы И. Ирошниковой «Где-то в Сибири» и побежало по устам театралов: «Товстоногов… Товстоногов… Товстоногов…» – a уже потом, через годы, и по всей стране, по всему свету.

«Ее друзья», ЦДТ, 1949 г. Постановка О. Пыжовой, Б. Бибикова. Светлана Бутова – Г. Новожилова, Петя Яковлев – Г. Печников, Людмила – Т. Щекин-Кротова, Володя Чернышев – О. Ефремов, Таня Колесникова – Л. Чернышева, Оля Сомова – Т. Булкина

Как я уже говорил, после мучительного разрыва с Художественным театром Мария Осиповна Кнебель оказалась работником театра железнодорожников. Но об этом узнал Константин Язонович, и она вскоре стала главным режиссером Центрального детского театра. А уже потом – народной артисткой СССР, лауреатом Государственной премии, профессором.