Король-Уголь - Эптон Синклер

— Не понимаете? Серьезно?

— Честное слово нет!

— Когда доходит до женщин, Джо, у вас, видно, смекалки не хватает. Вы вот не заметили, как эта девушка обошлась со мной. Я для нее была словно какое-то насекомое. А так как она не знала, кусается ли это насекомое, то не стала рисковать. Просто взяла и стряхнула меня, вот так. — И Мэри сделала движение рукой, как будто сбрасывая жучка.

— Да ну! — взмолился Хал. — Вы несправедливы.

— Нет, я справедлива — по мере сил, конечно. Я тогда поволновалась, Джо, а потом все это обдумала. Сейчас я даже понимаю, что, пожалуй, это не ее вина. Это у нее классовое. Все вы такие. Самые лучшие из вас — даже вы, Джо!

— Да, — отозвался Хал^ — Так же говорил и Тим Рэфферти.

— Ну, Тим перегнул. Но в этом есть доля правды. Вам кажется, что если вы пришли сюда, так сразу стали настоящим рабочим. Неужели вы сами не понимаете, какая между нами разница? Точно пропасть в миллион миль лежит между бедной невежественной девушкой из шахтерского поселка и дочерью богача! Вы вот проповедуете, что не надо стыдиться бедности, вы полны всяких благородных чувств к тем, кто ниже вас, — а разве вы когда-нибудь поставите меня на одну доску с ней? Вы ясно это показали в тот день у Минетти.

— Поймите, Мэри, — Хал заставил себя рассмеяться, — я привык слушаться Джесси. Я ведь с ней знаком гораздо дольше, чем с вами.

— Ах, Джо! Вы добрый и очень мило разговариваете. Но хотите узнать настоящую правду? Вы как-то сказали, что приехали к нам, чтобы узнать правду!

— Да, — еле слышно ответил Хал и больше уже не перебивал ее.

28

Мэри заговорила очень тихо, и Хал обратил внимание на то, как богат интонациями и чувством ее голос, когда она волнуется.

— Всю свою жизнь, Джо Смит, я провела в шахтерских поселках. Я видела, как избивают и грабят мужчин, как плачут женщины и голодают дети. Угольная компания всегда казалась мне огромным хищным зверем, которым пожирает людей. Но до нашей встречи у Минетти я не понимала, почему это так. В книжках я читала про благородных дам, но в жизни никогда ни с одной не разговаривала. У Минетти мне пришлось впервые, так сказать, раскусить такую даму. Там я вдруг увидела, куда идут деньги, которые выжимают из шахтеров! Я поняла, зачем нас грабят, зачем по каплям пьют нашу кровь. Все это — ради таких благородных дам, чтобы холить их и нежить. И все бы ничего, если бы она не явилась в тот самый день, когда наши люди погибали в шахте. Они умирали ради этой нежной белой кожи, ради этих нежных белых ручек, ради этих шелков, в которые она вырядилась. Господи, Джо, знаете, на кого она была похожа? На ловкую пушистую кошку, которая только что съела целый выводок мышат, и вся морда у нее в крови.

Мэри остановилась, чтобы перевести дыхание. Хал молчал, и она заговорила снова:

— Я это обдумала, и мне все стало ясно. Но я не хочу, Джо, чтобы вы считали меня лучше, чем я есть. Слушайте же: я задала себе вопрос: «Неужели я ненавижу ее такой черной ненавистью из-за людей, погибающих в шахте? Или, может быть, только из-за одного человека, который мне нравится, но который принадлежит ей?» И ответ был мне совершенно ясен. Тогда я задала себе еще один вопрос: «А захочу ли я, если вдруг представится возможность, стать такой, как она? Стану ли я делать то, что вот сейчас делает она? Соглашусь ли взять грех на свою душу?» И сказала себе: «Нет! Не хочу! Не согласна. Видит бог, Джо, это истинная правда, — не хочу ради чьей бы то ни было любви!»

С этими словами она подняла сжатый кулак, но потом опустила его и долго шла, даже не глядя на Хала.

— Вы хоть тысячу лет гадайте, — продолжала Мэри, — и все равно не узнаете, что я перечувствовала тогда у Минетти. И не в том беда, что она важничала передо мной. Беда в том, что она унизила меня в моих собственных главах. Я, мол, дочь пьянчуги-шахтера, а она — не знаю, кто ее отец, — она какая-то дивная принцесса. Самое главное — что она в этом уверена, Джо! Тут даже не только то, что у нее много денег и красивых вещей, и не то, что она умеет так гладко говорить, а я — нет; и не то, что у нее нежный голосок, а у меня голос грубый, особенно когда я злюсь, вот как сейчас. Нет, самое главное — вот эта ее уверенность. Да, да, эта уверенность, уверенность — точное слово: уверенность! У нее красивые вещи, и всю жизнь они у нее были, вот ей и кажется, что она имеет на них какое-то особое право. А я ни на что не имею права, разве только на горе. Меня день и ночь преследуют заботы и страхи, а сейчас ко всему вдобавок я лишилась крова! Вы знаете, Джо, мой характер — меня не так-то легко сломить. Но когда мне с таким презрением указали на мое место, я ушла и спряталась, зарылась лицом в землю, не знала, что делать от злости. Я твердила себе: «Все так и должно быть. Где мне с ней сравняться?! С такой красавицей! Ну что это за руки? — И в лунном свете Хал увидел, как быстрым, страстным жестом она вытянула руки. — Вот почему у нее есть право на этого человека. Как это я посмела даже поднять на него глаза? Он уедет, и я должна буду это пережить и залезть обратно в мою грязную лачугу с дырявой крышей!» Вот какие дела! А когда я ему говорю об этом, что он мне отвечает? Он тихо и ласково просит меня пожалеть ее! Господи Иисусе! Надо же такое придумать!

Наступило молчание. Сейчас Хал, даже если бы захотел, уже не мог ничего сказать. Вот это-то он и стремился увидеть. Это была самая откровенная классовая война.

— А теперь, — твердо заключила Мэри, сжимая кулаки, — теперь все. Я уже не раба! У меня такое же право на жизнь, как у любой богачки. Я знаю, конечно, что никогда мне не получить того, что есть у нее: ни красивых платьев, ни приличного дома, ни того человека, которого я люблю. Но я буду знать, что я сделала кое-что, чтобы освободить рабочих от той позорной жизни, на которую их обрекли. Вот в чем мне помогла наша стачка — она указала мне путь! Сейчас нас разбили, но, представьте себе, это не так важно! Мне еще не раз придется в жизни поднимать людей на забастовки, и мы тоже научимся побеждать.

Мэри умолкла. Хал шел рядом с ней, раздираемый противоречивыми чувствами. Значит, он правильно угадал в ней борца, организатора забастовок! Он радовался этому и гордился ею. Тут ему пришла невольная мысль: она девушка, но у нее впереди жестокая борьба; а у него — мужчины — клуб и сочные бифштексы…

— Мэри, — сказал он. — Мне стыдно за себя!

— Джо, вам нечего стыдиться. Разве вы выбирали, где вам родиться?

— Допустим, что нет. Но если человек знает, что все радости жизни ему достаются даром, самое меньшее, что он может сделать, — это почувствовать стыд. Я только надеюсь, Мэри, что вы не возненавидите меня так, как ненавидите других.

— Какая там ненависть! Этого даже и в помине нет, Джо! Скажу вам прямо и по чести: я люблю вас так же, как раньше. Могу вам это сказать, потому что мы никогда не будем вместе. С тех пор как я увидела эту девушку, я поняла, что я вам совершенно не подхожу. Вы меня извините, но, по-моему, она вам тоже не очень-то подходит. И так и этак, Джо, счастья у вас будет мало… Да поможет вам бог!

Мэри проявила такую проницательность, так прочитала его мысли, что Хал не решился ей ответить. В первый раз за время беседы она взглянула на него и в свете уличного фонаря увидела смятение на его лице. Внезапная нежность зазвучала в ее голосе:

— Вы очень осунулись, Джо. Хорошо, что вы уезжаете.

Он хотел улыбнуться, но не мог.

— Джо, — продолжала она, — вы просили меня быть вашим другом. Я согласна. — И она протянула ему свою большую шершавую руку. Он взял ее.

— Мэри, мы не забудем друг друга! — Спазма сдавила ему горло.

— Конечно, нет! Мы еще когда-нибудь организуем забастовку, как в Северной Долине!

Хал крепко сжал большую руку, но, вспомнив, что за ним шествует его брат, поспешно разжал ее, так и не сказав тех прекрасных слое, которые накопились в его душе. Он считал себя храбрым, но не таким храбрым, чтобы проявить сентиментальность в присутствии Эдуарда.

29

Они подошли к дому, где жил Джон Эдстром. Хозяйка, жена рабочего, открыла дверь. Хал спросил Эдстрома. Она ответила:

— Совсем плох наш старик.

— Что с ним?

— Его искалечили. Разве вы не знаете?

— Нет. Каким образом?

— Избили, сэр. Сломали руку и едва не пробили череп.

— Кто? Когда? — в один голос закричали Хал и Мэри.

— Неизвестно кто. Это было четыре дня назад, вечером.

Хал сообразил, что это случилось, вероятно, в тот вечер, когда он убегал от Мак-Келлера.

— А врач у него был?

— Да, сэр. Но мы не можем как следует лечить его, ведь муж у меня сидит без работы. А я занята: у меня дети и жильцы.

Хал и Мэри побежали наверх. В комнате, где лежал их друг, было темно, но он узнал их по голосам и приветствовал чуть слышным радостным возгласом. Хозяйка принесла лампу, и они увидели, что Эдстром лежит на спине с забинтованной головой, положив на грудь руку в лубке. Вид у него действительно был ужасающий, добрые глаза запали, и в них застыло страдальческое выражение. Хал вдруг вспомнил, что Джефф Коттон называл его старым проповедником…